Читать онлайн книгу "Скрытый остров. Книга 1. Уходили мы из Крыма…"

Скрытый остров. Книга 1. Уходили мы из Крыма…
Михаил Н. Авдеев-Ильченко


Первая книга цикла «Скрытый остров» – это приключенческий роман о судьбах подданных Российской империи, которых революция и гражданская война разбросали по всем континентам планеты.

Большая часть описанных в книге событий, эпизодов, диалогов взята из дневников и мемуаров очевидцев.

Герои книги живут среди событий, которые действительно происходили. Например, несущийся по рельсам бронепоезд без единого человека; нападение на корабль пиратов; попытка русских эмигрантов взять в аренду два тихоокеанских острова, чтобы обустроить на них свой мир; извлечение ими клада в России под присмотром чекистов – всё это реально случившиеся события истории.





Михаил Авдеев-Ильченко

Скрытый остров. Книга 1. Уходили мы из Крыма



© Обложка, М. Терентьева, 2019

© Издательство «Aegitas», 2019


* * *


Родным и близким людям







Глава 1. Продай дом, купи корабль


Июнь 1917 года

«Хочешь рассмешить Бога – расскажи ему о своих планах на завтра», – вспомнил Борис пословицу и мечтательно улыбнулся.

Завтра его полк уходил на передовую германского фронта. Предписанием Ставки капитан Борис Шелест исключался из состава части и направлялся в Петроград.

Он торопился, почти бежал на станцию, был полон решимости втиснуться в ближайший эшелон, чего бы это ни стоило. В Петроград! Туда, где Анастасия, где друзья! История выходила сказочной: Бориса вызывали на курсы при Генштабе.

Он пытался представить, как должна выглядеть аудитория, где предстоит учиться… Светло, чисто, сухо – грех в рай проситься. Лектор за трибункой бубнит что-то, дрёма сладкая вокруг. Никакой неугомонной немчуры, что палит из всех калибров, швыряя снаряды, иногда больше чемодана. Никаких беспощадных людей, которые каждый день, каждый час, с непостижимым упорством пытаются убить тебя. Наплевать, что ты даже не знаком ни с кем из них, никогда не был в Германии и не собирался… Бред какой-то, бессмыслица. Но ведь годами, годами…



Перед станцией Бориса настиг испуг: вдруг он во сне? Тогда не просыпаться – холодела душа. Пока не доберётся до Петрограда, не увидит Анастасию – ни в коем случае не просыпаться!

Самым верным способом попасть в столицу было ранение: носилки, госпитальный поезд, больница. Таким образом он уже имел счастье погостить в городе.

Вот и станция. Толпы военных на перроне. Гул голосов, ругательства, мат. Клубы табачного дыма, в нос бьёт запах прелой шерсти, онучей.

Паровоз под парами, забитые людьми вагоны – Борис ринулся к ним с бесцеремонной решительностью. Не представляя, что может его остановить, добрался до поручней, стал энергично протискиваться внутрь.

Эфес шашки больно ударил под рёбра. Злого умысла не было: какой-то неуклюжий кавалерист прётся, сволочь, в Петроград напролом.

Бесшабашная радость накрыла Бориса: боли в боку можно верить – он не во сне!

Это был его день. В переполненном вагоне неожиданно освободилось место на лавке. Втиснулся, сел. Прислонился спиной к перегородке, закрыл глаза. Подумал о машинисте: можно было бы уже и трогаться.

Кто-то поманил счастьем. Бескорыстно, как в детстве: улыбка матери, солнечные лучи сквозь листву, тёплая ласка речной воды. Теперь счастье там, где Настя…

Они познакомились год назад, летом. Случайно оказались на маленьком дачном пароходе третьего класса. Случайно сели на деревянные скамьи друг напротив друга. Встретились взглядами, замерли, позабыв о приличиях.



Кто-то из пассажиров протискивался с чемоданом между ними. На какое-то время они опомнились, отвели глаза. Думали теперь только о том, что случилось.

Снова встретились взглядами, будто узнали друг друга. Словно были уже вместе, где-то в других жизнях и были счастливы.

На первой остановке парохода сошли на берег. Какой-то парк. Аллея. Шли, держась за руки. Молчали. Когда аллея кончилась, остановились. Борис назвал своё имя, она – своё…

Вагон дёрнулся. Поехали. Поезд тяжело набирал ход. С каждой минутой Борис удалялся от фронта. Завтра там будут стрелять не в него. Так распорядилось командование. Целых три месяца не его очередь умирать.

Ему дико было вспоминать, как юнкерами горевали, что не успеют на фронт. Ожидалось, что война продлится не больше двух-четырёх месяцев. Это же невозможно при современном оружии – воевать дольше! Все эти пушки, пулемёты – сверхбыстрые орудия смерти – могут очень быстро выкосить всех солдат всех армий.

Жгучей завистью провожали уходящих на фронт: толпа на вокзале засыпала их цветами, конфетами, благословляла иконками… Юнкера страдали – опоздают, не успеют себя показать, отличиться.

В конце года вернулся с фронта первый знакомый офицер. Уставший до безысходности, посеревший лицом. Он вздрагивал от восторженных расспросов юнкеров. Сказал, что бои идут страшные. Гвардейская пехота сгорает быстрее соломы. Не хотелось верить.

На следующий год Российская империя отступала на восток. Прибывающие раненые офицеры скрипели зубами: на один наш снаряд прилетает пять германских. На одно русское тяжёлое орудие приходится десять вражеских. Они косят нас металлом, мы затыкаем бреши телами солдат. Кто виноват!?.

Ещё год прошёл. Большинство из тех, кто первыми уходили на фронт под музыку, цветы и улыбки, кому безмерно завидовали юнкера, погибли или ранены.

Вы рвались на фронт, юнкера? Извольте… Апокалипсис бомбардировок. Оглушённые, засыпанные землёй в окопах. С тупым упрямством – война вопреки всему. Будто трёхжильные, заговорённые, а друзей всё меньше…

Гранаты не взрываются из-за негодных капсюлей. Смертей и так сверх всякой меры, а за нелепые – обидно страшно. Мечта – найти ублюдков, кто капсюля эти делал, кто на них нажился, – и под пулемёт.

Оплошал в штыковой атаке. Пуля в плечо. Потом немец, сволочь ловкая, достал ножом в бок. Ещё посмотрел на Бориса как-то по-детски обиженно, когда пули револьверные из него душу выколачивали. А как он хотел?

Повезло, покалечился не сильно. Долечивался в госпитале Петрограда. Анастасия навещала ежедневно. Окружила нежными заботами.

Поправился. Дали отпуск. Три недели сплошного, без пятнышка счастья. Настя, солнце, весна, прогулки в парках, интересные встречи. Ужины, болтовня далеко за полночь за партией в винт. Последние дни отпуска жил лихо и размашисто, как купец в загуле.

Вокзал. Настя с печалью в уголках глаз уговаривает не дразнить смерть, не говорить лишнего, иначе судьба подслушает и исполнит.

Гудок паровоза. Она перекрестила его: спаси тебя Бог…



Перебирая свои драгоценные воспоминания, Борис погружался в сон. До него долетал тихий разговор компании офицеров:

– Если перемен не будет, резня начнётся, какой не было…

– Ничего не начнётся… Поболтают, и всё по-прежнему останется.

– Не останется. Хуже смерти не будет, а от бунта не уйдём. Люди другими стали. После германского фронта не испугаешь… Дольше терпишь – больнее бьёшь…

– Самое плохое – не за что зацепиться, чтобы судьбу повернуть. Крепости сдаём, пушки без снарядов, резервы куда-то исчезли…

– Что в Ставке говорят?

– Назначают виновников разгрома. Наперегонки ищут предателей, шпионов, которые все несчастья сотворили…

– Простите, а как же евреи?

– Виноваты, конечно. Все поголовно…

– Такое начальство в воду не грех…


* * *

Утром Борис уговорил одного из офицеров поменяться местами на лавке и оказался у окна.

Поезд медленно полз вдоль перрона. Встречающих было не много, Анастасию он увидел издалека.

Пышные каштановые волосы уложены скромной причёской. Большие, тёмные, в волнении распахнутые глаза. Родные ямочки на щеках. Она стояла рядом с другом его детства – Семёном Сцепурой, рослым широкоплечим мужчиной в новеньком щегольском пальто.

Борис протолкнулся к выходу из вагона. На перроне обнял Настю, приподнял её и немного покружил. Потом замерли, глядя друг на друга. К действительности вернул гудок паровоза. Борис вспомнил о верном друге, который терпеливо стоял рядом.

– Сменим декорации, – сказал Сцепура, указав на лавочку с вывеской «Продажа съестных продуктов воинским чинам». – Пообедаем в ресторане. Позволим себе буржуазную роскошь не стесняться в деньгах.

Семён широко улыбался.

«Всё тот же лихой разбойник», – радуясь встрече, думал Борис. Так с симпатией отзывался о Сцепуре командир полка: «Дуэлист, гулёна, азартен и удачлив в своих начинаниях… На таких гусарах добрая слава армии и держится…»

В ресторан отправились на извозчике. Приказали ехать к «Медведю».

Город казался чудесным, как прежде. Улицы без войны, величественные фасады зданий, экипажи, нарядные дамы, весёлые лица детей, вывески, куда-то манящие.

Борис не стал всматривался в детали. Незачем. Праздник! Надо выбирать, кем хочешь быть больше: беззаботно счастливым или расстроенным результатами своей наблюдательности.

В пути болтали о каких-то пустяках и скоро приехали.

Лучшие часы жизни никогда не притормозить.

Ресторан встретил безупречными манерами величественных швейцаров, мраморными колоннами, пальмами в кадках.

Прошли в зал. Окинули взглядом обстановку. Поразительно…

Куда-то подевалась прежняя изысканная публика. Исчезли великосветские дамы, щеголеватые предупредительные кавалеры, утончённые барышни. Бесследно испарились, будто не было.

Остановились на входе, как в стену упёрлись.



В ресторане был шабаш.

Столы ломились от дорогих вин и закусок. Внешне вроде как раньше, только изобилие было кричащим.

Публика вела себя шумно. Неожиданно много оказалось людей, одетых безвкусно, вплоть до вульгарности. Бросались в глаза какие-то неправдоподобные военные, ряженые, выставляющие напоказ новенькие кителя и погоны.

На нескольких столах демонстративно лежали туго набитые бумажники, украшенные позолоченными гербами с коронами нескромных размеров. У одних владельцев кошельков был важный вид и надменный взгляд. У других – торгашеские рожи с бесстыдно-жульническими глазками. Первых от вторых отделяла доза принятого алкоголя и степень последовавшей расслабленности.

Дамы кавалеров были им под стать. Про таких мать Бориса говорила «с блеском крупных бриллиантов в немытых ушах…»

В заведении безумствовали герои тыла. Вчерашние биржевые зайцы, копеечные ростовщики, жалкие проходимцы – те, кто внезапно обманом и воровством разбогател на военных поставках. От некоторых просто разило деньгами.

Поначалу захотелось убраться из ресторана, но, приглядевшись, Борис обнаружил в глубине зала несколько столов, где находились компании офицеров с дамами. Намётанным глазом он определил в них настоящих вояк, а не тыловую сволочь.

– Есть близкие нам люди, – сказал Борис. – Составим компанию? Мест свободных достаточно.

– Загуляем! – решительно кивнул Сцепура. Анастасия настороженно посмотрела на него. Семён ответил чистым невинным взглядом:

– Милая Анастасия Павловна, не хмурьтесь. Сегодня без лихости. Никаких роялей с балкона…

Они заняли столик.

Сцепура, заметив смущение Бориса публикой, сказал:

– Дредноут Российской империи дал течь. В таких случаях из тёмных трюмов наверх устремляются крысы, хлам всякий, грязь и жуть…

Принесли заказ. Один из первых тостов Сцепура поднял за славянскую решимость покончить с тевтонским варварством. После стал выпытывать у Бориса, не стяжал ли он славу спасителя Отечества и не объявил ли его кайзер личным врагом?

Борис не поддержал шутливого тона, его расстроил вид бессовестной гульбы разного рода жуликов.

– Знаешь, сколько получают нижние чины нашей армии на фронте? – спросил он Семёна. – В сырых окопах, на сухомятке, под регулярными обстрелами?.. 70 копеек в месяц! Среди них есть хорошие кузнецы, плотники. В мирное время и 50 рублей зарабатывали. Могли жить счастливо, детей растить в достатке, солнцу радоваться. Нет им никакого смысла в этой войне, даже самого никчёмного. Горе одно…

Семён молчал, давая другу высказаться.

– Спрашивал я солдат, – продолжал Борис, – какого лешего, православные, страдаете, себя не бережёте, друзей хороните? Самые образованные утверждали, что за сербов стоим, которых австрияки обижают. Один даже про убиенного «эрцгерца» что-то припомнить пытался. Многие вообще ничего внятного промычать не могли. Будто блажь царю пришла «серую скотинку» на убой вывести…



Да что солдаты? Я – офицер и то перестал понимать, почему мы часто действуем без надобности, без плана, без смысла.

Генералы воинственные рожи строят. Делают вид, будто какие-то хитроумные планы исполняют, фальшивые доклады сочиняют, форму под новые награды дырявят.

От патриотических повизгиваний, с которыми войну начинали, не осталось следа, кроме стыда… Перед теми, кто погиб.

Борис замолчал.

– Прав, – кивнул Сцепура. Он стал серьёзен. – Только беда масштабней. Подавляющему большинству народа в стране ничего не принадлежит… Права нет на свою судьбу влиять, на судьбу детей своих.

Беды извели многих, и развелось к топору зовущих… Усадьбы барские уже вспыхивают. Хозяйства, которые поколениями создавались, за пару часов разоряются в дым и пепел… И не жалко им… Я – не я, Россия – не моя…

Теперь давай не забывать, – продолжил Семён, – что в стране больше двенадцати миллионов вооружённых крестьян. Они ненавидят войну…

Как странно, – произнесла Анастасия. – Совсем недавно, в конце февраля, перед огромной толпой метался Керенский и искренне, с надрывом кричал:

«Поклянёмся, что Россия будет свободна!»

Толпа в восторге ревела:

«Клянёмся!» Будто солнце над страной всходило, новая, счастливая жизнь начиналась… Отчего всё так оборачивается?

Друзья промолчали.

Борис чувствовал – надо спасать радость встречи, уходить от мрачных разговоров – и стал расспрашивать Семёна о курсах при Генштабе.



Оказалось, трёхмесячные офицерские курсы военного времени не были главной причиной отзыва Бориса с фронта, он потребовался для участия в каком-то очень важном собрании.

Борис перестал узнавать друга: рассказывая о собрании, Семён явно недоговаривал что-то важное, уходил от прямых вопросов, обещал через неделю всё разъяснить.

– Может вы здесь масонскими ложами увлеклись? – гадал Борис.

– Во-первых, – спокойно пояснил Семён, – в деятельности масонских лож нет ничего предосудительного. Во-вторых, если будешь излишне любопытен – никогда тебе не стать масоном высокого градуса посвящения…

Наконец Сцепура заявил, что ему пора уходить. Расставаясь, он обнял Бориса:

– Молодец, что приехал. Меня последнее время настойчиво преследует чувство, что времени осталось очень мало.

– У кого осталось мало времени? – удивился Борис.

– У всех…


* * *

Неделя пролетела незаметно.

Борис и Настя целиком посвятили себя подготовке свадьбы. Решили, что не будет никаких постов, исповедей, плача и долгих искренних молитв. Господь и так уже исполнил сокровенные желания – незачем его отвлекать. Цветы, торт, карета, свадебные обряды, застолье – всё будет скромно.

До первого занятия на офицерских курсах оставалось ещё дней пять, когда рано утром в дверь постучал Сцепура. Он напомнил, что пора идти на собрание, о котором Борис честно позабыл.

Форма Бориса была наготове, он быстро собрался. Его выцветший френч выглядел ещё элегантно и позволял появиться перед обществом.

У подъезда ожидал щегольский экипаж лихача. Поехали быстро. Сорок минут – и окраина города. Остановились у большого старинного особняка, рядом с которым стояло изрядное количество колёсных экипажей различных конструкций. Сцепура предложил извозчику поскучать пару-тройку часов.

По дороге Борис не задавал никаких вопросов. Он был несколько расстроен своими подозрениями в том, будто Семён что-то недоговаривает. Может, были на то служебные причины – тогда без претензий. В любом случае нет смысла подгонять события, если скоро всё само разъяснится.

Друзья вошли в особняк. На входе встречали два рослых штабс-капитана. Сцепура передал им листы с каким-то текстом и синими печатями.

– Пригласительные билеты, – пояснил он Борису.

В холле, у гардероба и на парадной лестнице Борис увидел около трёх десятков человек. Большая часть из них были в форме различных воинских частей. Стояли группами, звучал гул разговоров, смех.

Среди присутствующих были знакомые Борису, но большинство он видел впервые.

Первым он узнал князя – известного юриста и общественного деятеля. Многие, веря молве, искали возможности хотя бы взглянуть на него, чтобы получить верное представление о безупречности внешнего вида. Невозмутимая вежливость князя могла бы служить примером скандинавским девушкам из строгих семей.

Невдалеке от князя, в группе военных, Борис увидел баловня судьбы и любимца аристократического Петрограда – ротмистра лейб-гвардии гусарского Его Величества полка. Он вёл жизнь праздную, но не беспутную, имел репутацию умницы и великосветского гулёны-социалиста…

Вдруг сердце Бориса радостно забилось: на лестнице стоял Михаил Андреевич Неверов, их с Семёном друг детства – Михась.

Много, конечно, утекло воды по речкам их детства. Михась послужил в кавалергардском полку, окончил авиационный отдел Петербургской офицерской воздухоплавательной школы, совершил многие десятки разведывательных вылетов на фронте, стал георгиевским кавалером… Его сбили над территорией противника – он сумел посадить неисправный самолёт и взорвал его. Через три дня вернулся к своим, приволок за компанию пленного австрийца.

Борис с Семёном радостно приветствовали друга…

Как поживают рыцари воздушных турниров? – спросил Сцепура.

– Какие теперь рыцари… – поморщился Неверов. – Испарилось благородство в жажде мести. Сбитые самолёты, что сумели сесть, добивают на земле. Лётчиков, пытающихся спастись, расстреливают.

– Но ты ас опытный…

– Да… Самый ценный опыт тот, который не хотелось бы повторить.

Сверху раздался чей-то голос, призывающий всех проследовать в зал второго этажа усадьбы.

Друзья поднялись.

На втором этаже находился светлый театрально-концертный зал, мест на сто пятьдесят, большинство из которых были уже заняты.

Борис и Михась на какое-то мгновение остановились в удивлении – не ожидали увидеть собрание столь многочисленным.

– Идёмте, – увлёк их за собой Семён. – В детстве вы были смелее и решительней, когда в удовольствие таскали с чужих владений ненужные яблоки.

По дороге к свободным местам Борис рассмотрел ещё нескольких знакомых. В первых рядах сидел полковник Котов, который молодые годы провёл в Пекине, состоя на службе в военной миссии. Борис имел удовольствие побывать в компании, где полковник завораживающе увлекательно рассказывал о далёком Китае, полном разных чудес.

Узнал он ещё одного мужчину пятидесяти лет – профессора Николая Ивановича Кантова.

Внешности профессор был заурядной. Вырасти он нос покрупнее – получился бы орлиный профиль. Однако нос с горбинкой был скромных размеров, и Кантов напоминал стреляного воробья, который широко пожил и близко познакомился с превратностями бытия.

Биография профессора была богата виражами. Закончил он Казанский ветеринарный институт, но с животными что-то не сложилось. Сделал карьеру золотопромышленника. На заработанные деньги не придумал ничего интереснее, чем снарядить полярную экспедицию. Позже стал участником освоения Северного морского пути.

Борис присутствовал на одной из открытых просветительских лекций, где Кантов, будучи уже профессором Московского императорского университета, рассказывал о ледяных пустынях, страшных ветрах, холодах и прочих прелестях полярной жизни, которые были интересны, потому что очень далеки и практически нереальны…



Столь разные люди и собрались в одном месте – это интриговало.

Участники собрания всё прибывали, не торопясь, занимали свободные места в зале. Впервые за всю поездку в Петроград счастливо мчащееся время стало для Бориса мучительно тягучим.

Наконец под одобрительный гул приглушённых голосов на сцену вышел полковник Василий Яковлевич Штурмин, офицер разведывательного отделения Ставки.

– Господа! – произнёс Штурмин. – Позвольте мне начать собрание. Оно не носит сколько-нибудь служебного характера. Предстоит разговор среди товарищей. Нужно принять решение единомышленников. Не думаю, что это будет трудно. В этом зале немало друзей детства. Кто-то знаком с кадетского, юнкерского училищ, академии. Другие воевали вместе. Есть близкие и дальние родственники.

В любом случае каждого из вас рекомендовали позвать на собрание люди хорошо вас знающие, доверяющие вам, желающие вашей компании.

Безусловно, для подготовки нашей встречи пришлось воспользоваться личными связями, некоторыми служебными возможностями. Полагаю, я имел на это моральное право. Службе России я отдал сорок лет жизни. Война отняла у меня двух сыновей, нескольких родных и много близких мне людей.

На Россию надвигаются тяжёлые времена, каких ещё не было. Многие высокие сановники, управляющие страной, не хотят этого видеть.

Деятельные честные люди в большинстве своём отстранены от влияния на ситуацию в стране. Им отводится роль слепой лошади на молотильном приводе. Считаю недостойным удовлетворяться этой ролью. Даже служивый человек рождается свободным и открытым всем стихиям.

Штурмин говорил чётким голосом, неторопливо, делая короткие паузы.

– Не буду, однако, утомлять вас общими рассуждениями, – продолжил полковник. – Перейду к фактам.

Немцы оттесняют нашу армию к тому рубежу, с которого мы начинали войну в августе четырнадцатого года. Получается, что подданные Российской империи три года подряд напрасно проливали кровь и отдавали свои жизни. Лёгкая, справедливая, победоносная война, как нам её представляли, обернулась бессмысленной бесконечной бойней, не несущей народу ничего доброго.

Верховной власти перестали верить: сначала царю, сейчас – бесноватому Керенскому.

После отречения Николая Второго прокатилась волна убийств офицеров. Виновные в этом не наказаны. Никто даже не потрудился установить точное количество погибших офицеров. Преступления, оставшиеся безнаказанными, обязательно повторятся.

Война надоела всем, кроме тех, кто бесстыдно на ней наживается. Всё больше солдат дезертирует. Фронт рассыпается. Полное разложение армии – вопрос месяцев.

В тылу – гомерическое казнокрадство, циничное неправосудие, безграничная наглость чиновников, стремление удержать страну в темноте.

Все эти беды затягиваются таким чудовищным узлом, что скоро его возможно будет только разрубить…

Надеяться далее на нынешних правителей бессмысленно. Они не потрудились поискать выход из кризиса. Не существует сколько-нибудь серьёзных планов спасения страны. Ощущение такое, будто в правительстве засели люди, либо враждебные России, либо ими овладело коллективное безумие.

Лично я, господа, с неуважением, вплоть до брезгливости, отношусь ко всякого рода революционерам. Убеждён, что эта публика большей частью властолюбцы, авантюристы, мошенники, люди в чём-то жизнью обделённые.

Но власть! Она своей дурью, жадностью, а более всего бездействием просто навязывает людям идею революции. Насильно подводит к мысли, что с произволом и бардаком в стране возможно покончить только решительным ударом, выкинув всю эту сиятельную сволочь на панель, где ей сегодня и место.

Завтра место ей будет на эшафоте.

Множится количество людей, особенно среди фронтовиков, считающих, что терять нечего, что любые перемены в стране могут быть только к лучшему.

Усиливается ощущение безнадёжности, заставляющее опускать руки и пассивно двигаться по течению – пусть на скалы, пусть в пропасть. Повсюду открыто раздаются голоса о том, что даже в случае победоносной войны Россию ожидает новая революция.

Несёмся по неизвестному пути. Судьбу страны пока не разглядеть. Не видно дальше первого поворота. Дорога скользкая, вдоль крутых обрывов. Кучер то ли пьян, то ли дурак. С обочин стреляют.

Если у властей нет плана спасения для всех – этот план должен быть у тех, кто готов самостоятельно позаботиться о своих родных и близких.

Подчёркиваю – речь идёт именно о родных и близких. Никто из присутствующих здесь не уклонялся от выполнения своего воинского долга и, уверен, не будет это делать впредь. Если есть нужда или польза стране – план личного спасения солдата дело далеко не первой важности…



Мы напряжённо искали направление приложения наших усилий, где способны хотя бы что-то изменить в будущем для любимых нами людей. Кажется, мы нашли…

Сейчас нам не предсказать, какие сухопутные границы будут отрезаны для перехода беженцев в ходе военных операций армий враждебных нам государств или в каких областях могут начаться революционные столкновения.

Ситуация сама подсказала выход: нам надо купить в складчину парочку пассажирских или грузопассажирских кораблей. Потом, согласно бесценному опыту Генерального штаба, – война план покажет…

Россия омывается двенадцатью морями, которые принадлежат трём океанам. Найдётся порт, откуда на этих кораблях наши родные и близкие могут быть эвакуированы в безопасное место, где они пробудут до тех пор, пока в страну не вернутся спокойствие и порядок…

В зале воцарилась недоумённая тишина: купить в складчину корабли? Не ослышались ли?

Стали перешёптываться: дичь, какие корабли?.. Империя прочно стоит на ногах. В этом году победим немцев! Бардаком в армии скоро накушаются все… Преодолеем… Дезертиров, смутьянов – переловим… Заживём! Как прежде…

Штурмин спокойно выждал паузу, дав присутствующим обменяться первыми впечатлениями и продолжил:

– Сначала, как и многие в зале, я оторопел от такого предложения. Потом крепко подумал и нашёл идею с покупкой кораблей разумной и заслуживающей внимания.

Более того, пока мы готовили это собрание, на первый, хотя и небольшой пассажирский пароход, уже собрали средства.



Приведу пример в пользу высказанного предложения. Тётка моя, жившая в южной Польше, в одном из красивейших мест Российской империи, лишилась в ходе войны своего имения и богатейшей коллекции бесценных полотен живописи.

Она бежала в Россию, продала своё имение под Киевом и внесла всю вырученную сумму в предприятие по покупке кораблей. В мирное время тётка была натурой своенравной и прижимистой. Сейчас мою родственницу уговаривать не пришлось. Пережитые беспорядки и пожары сглаживают шероховатости характера, расширяют кругозор.

Господа, – закончил свою речь полковник, – объявляю перерыв собрания для обмена мнениями – полтора часа…

После перерыва один из авторов идеи покупки кораблей – капитан второго ранга Барков ответит на ваши вопросы…

Борис, Семён и Михась вышли на улицу, не торопясь направились прогуляться по дорожке вокруг особняка.

– Как вам предложение скинуться на парочку океанских лайнеров? – спросил Борис.

– Надо брать, – ответил Сцепура. – Хорошие люди советуют. Для доброго дела их рекомендаций достаточно.

Михась скептически хмыкнул:

– Просто, как в кабак сходить! Отчего бы тогда не парочку гидроавианосцев взять? Я, например, самолёты люблю.

– Гидроавианосец – это значительно сложнее, дороже и совсем не комфортно, – терпеливо разъяснял Семён. – Строить его чертовски долго, а на рынках в свободной продаже таких кораблей нет – смотрел я объявления в газетах. Вы пока думайте, думайте. Вопросы зададите после перерыва. Пытайте не меня, а авторов идеи.

Друзья замолчали.

Борис размышлял о том, насколько беды, о которых рассказывал Штурмин, действительно реальны. Если он прав, то корабли могут пригодиться. Надо будет спасать Настю, близких людей…

К тому же и средства он может найти. Давно хотел продать небольшое имение под Москвой, что досталось в наследство от деда: в детстве проводил там каждое лето… Любой выход во двор или в парк – приключение. За каждым кустом, под камнем, в траве – что-нибудь удивительное, а то и вовсе чудо… Восторг от ласки верной собаки, от первого чувства взаимопонимания с лошадью, от пойманного ужа…

Теперь нет. Жизнь, она идёт с потерями. Почти никто в этом имении его не помнит. Бывшая территория детства даже отпугивает – там живут навязчивые тоскливые воспоминания о навсегда ушедших родных….

– Господа офицеры! – раздалось с крыльца усадьбы. – Собрание возобновится через десять минут. Прошу всех проследовать в зал.

Друзья вернулись. Место за трибуной на сцене занял высокий морской офицер: лет за тридцать, мягкие интеллигентные черты лица, коротко и изящно подстриженные усы и борода.

– Барков Артём Викторович, – представился он, когда зал заполнился. – Поддерживаю предложение купить корабли. Готов ответить на ваши вопросы.

– Сколько будет стоить каждый из кораблей? – спросил первым молодой поручик.

– Точно пока неизвестно, – отвечал Барков. – Всё зависит от суммы, которую удастся собрать. Чем больше она будет – тем лучше и комфортнее будут корабли, тем тщательнее мы подготовим их к плаванию.

– Какую сумму надо внести?

– Определённой и обязательной величины личного взноса нет и не будет. Каждый решает сам. Все, кто сейчас присутствует в зале, уже приглашены на эти корабли, даже если они не внесут ни копейки. Значит, потом помогут чем-то другим общему делу. Никогда не угадать, что более потребуется в будущем: деньги или крепкие руки, или какие-то знания, умения.

Повторю за господином полковником: на один корабль мы уже собрали средства. Правда, речь пока идёт о корабле малого тоннажа…

– Кого можно будет взять с собой на эти корабли?

– Свою семью. Всех родных. Если желаете пригласить кого-либо ещё – заранее уточните наши возможности.

– Корабль – это не карета…

– Мне известно.

– Трудно даже представить, что это возможно: скинулись с приятелями – и купили пароход…

– Отчего так? Вспомните русско-японскую войну, горечь от потери нашего Тихоокеанского флота. Чтобы создать новые корабли взамен погибших, в России объявили о сборе добровольных пожертвований. Откликнулись все сословия, все слои населения. Деньги поступали даже от соотечественников за границей. Кто чем мог… Крестьянин нёс свою копеечку, Московский земельный банк – 50 тысяч рублей, граф Шереметев – 200 тысяч… К началу 1910 года собрали более 17 миллионов рублей. На эти деньги построили девятнадцать крейсеров, четыре подводные лодки, создали под Севастополем авиашколу, закупили несколько десятков аэропланов, и много на что ещё хватило… Не удивляйтесь, что я хорошо это помню – привлекался для работы в соответствующем комитете.

Конечно, взялись мы тогда всей страной. Но сейчас нам не крейсера нужны… Скажу коротко: предварительно мы оценили наши совместные финансовые возможности – есть все основания полагать, что нам будет по плечу покупка двух гражданских пароходов.

– Какая команда будет на кораблях?

– Своя. Среди нас достаточно опытных моряков. Разберёмся, когда вопрос станет насущным. Можем пригласить надёжных людей и хороших специалистов из числа своих знакомых. Предлагаю пока не обсуждать проблемы, которые ещё не видны из дня сегодняшнего.

– Господин капитан второго ранга! – встал с места седой прапорщик. – Ежели беды и несчастья минуют Россию, во что я искренне верю, – зачем нам эти корабли?

– Это естественно – жить долго и счастливо, – улыбнулся Барков. – Мы готовимся к худшему развитию событий. Если ошибёмся – это будет поправимо.

После войны возьмём отпуска или отставки, совершим на наших кораблях великолепное кругосветное путешествие. Куда хотим, как хотим…

Можем сдать корабли в аренду. Или организовать свою грузопассажирскую линию, иметь неплохой доход. Да мало ли… Когда нагрянет счастье, от которого нельзя отбиться, и удача начнёт упрямо преследовать – как-нибудь разберёмся…

Вот если господин полковник в своих опасениях окажется прав, то наши возможности спасти родных и близких могут оказаться сильно ограниченными. Это угроза ошибки непоправимой…



Дальнейшие вопросы и ответы Борис слушал вполуха. Сладко думалось о том, как было бы волшебно после венчания с Анастасией прямо из церкви лихо укатить в свадебное путешествие за границу. Он бы сумел подобрать самую роскошную коляску…

Вот только война, служивый… Не проехать, не добраться до музеев, замков, парков. Да и в мирное время такая поездка стоила бы целое состояние, вряд ли бы Борис на неё решился.

Поэтому извольте в деревню, в скромную усадьбу, пока вы её на корабельную каюту не променяли. Там тихо, уютно… Они с Настей вдвоём, пылает камин, из широкого окна виден лес… Какая может быть заграница?!. Уговаривали бы даром поехать – сам послал бы с порога в дальнее путешествие.

Вернул Бориса к действительности голос Штурмина, который вновь занял место за трибуной.

– Господа! – говорил он. – Если у вас, ваших родных и близких возникнут дополнительные вопросы, можете задать их в усадьбе, в сигарном салоне, где в течение месяца ежедневно и круглосуточно будет дежурить кто-либо из лиц, посвящённых в наши планы.

Номер счета в банке, куда предлагается перечислять средства, – на листках-памятках, что лежат на столике при выходе из зала.

На этих же листках адреса офицеров инициативной группы в различных городах.

В общий фонд возможно внести наличные средства или ценные вещи. В так называемом дегустационном салоне усадьбы, который расположен сразу за сигарным, кассиры с охраной у сейфов будут дежурить круглосуточно в течение месяца.



И ещё, господа! Хотел бы обратить ваше внимание вот на что, – Штурмин чуть повысил тон. – Безусловно, все мы, находящиеся здесь, доверяем друг другу. Ничего тайного, противозаконного или заслуживающего какого-либо порицания мы не делаем и не собираемся…

Хотел бы, однако, просить вас, тщательно позаботиться о том, чтобы знание о наших планах не распространялось далее родных и близких.

Надо избегать слухов, на которые дурачьё сбегается или к которым пачкуны разные липнут. В излишней болтовне добрые начинания вязнут.

На этом считаю наше собрание оконченным. Благодарю вас.


* * *

Когда друзья вернулись в Петроград и заехали за Анастасией, город пребывал в сумерках, но спать не собирался. Окна ресторанов, кабаков и кафе призывно горели. Гул кутежа выплёскивался через распахнутые двери на улицы. Столица провожала ещё один прошедший день. Вернувшиеся фронтовики выпивали за удачу и поминали погибших. Торговцы обсуждали сделки, чиновники – интриги.

Публика большей частью разгоняла хмелем дурные предчувствия – неясные и оттого ещё более пугающие. В бесконечных разговорах и отчаянных спорах люди пытались предсказать завтрашний день. Словам, что носились в воздухе, мало кто верил…

Семён заказал для ужина отдельный кабинет ресторана «Кюба».

Помещение оказалось темноватым, с тяжёлым застоявшимся воздухом.



Подняли шторы, распахнули окно. Стало уютнее, свежее. Приятно расположиться отдельной компанией – никто посторонний не мешает своим видом.

Официанты быстро, с купеческими изысками накрыли стол. Аппетитный вид блюд начисто отметал любые разумные доводы против обжорства.

Разлили вино. Тост – «Стряхнём пыль со старой дружбы!»

Вечер летел сквозь беззаботные остроты, искренний смех, наслаждение обществом друг друга…

Молодость вечна, счастье безоблачно, мир прекрасен, солнце никогда не заходит и не засыпают цветы. Вражда и ненависть – нелепица, выдумка. Зависть и подлость – явления вообще нереальные, потому что не бывает людей несовершенных или несчастных… Это – прописные истины, с которыми невозможно поспорить. Так казалось здесь и сейчас – в кабинете этого ресторана, в этой компании.

В нескольких сотнях вёрст отсюда – другие дела. Там призраки смерти клубятся над линией фронта, без устали уносят всё новые и новые жизни.

Призраков всё больше. Питаются они человеческой жестокостью, глупостью, жадностью. Пищи в избытке.

Скоро призраков станет тьма. Понесутся они ордами, закрывая от солнца губернию за губернией, пока не захлёстнут до краёв всю землю.

Сегодняшние божества молниеносно сгинут. Сейчас в них ещё кипят страсти, они плетут интриги, сражаются ради положения и власти. Завтра всё это окажется пустой вознёй ополоумевших мышей, никому не нужной, никому не интересной.



На прежних небожителей пойдёт азартная кровавая охота. Потом с жадной яростью накинутся на местных божков, начальничков, хозяев, их холуев.

После палачи прежней власти возьмутся изводить друг друга.

Намоленные иконы предков потеряют смысл. С них сорвут серебряные оклады, которые утрамбуют сапогами в ящик, чтобы побольше вошло…

К счастью, это неведомо друзьям. Они проживают чудный вечер.

Вообще, наверное, это хорошо, что, кроме некоторых безделиц, нам из нашего будущего мало что известно с безысходной точностью…

Скоро венчание… После Борис и Настя, приехав в имение, окажутся вне времени и пространства. Далее – Борис на офицерских курсах, Настя – на курсах медсестёр. Имение удачно продадут, большую часть денег внесут в качестве своей доли в покупку кораблей.

Потом…

Потом ничего, на первый взгляд, в России не произойдёт, но всё безвозвратно посыплется…




Глава 2. Стрелянные зайцы


Июль 1919 года

Умирающий мальчик просил дать волшебный порошок. Побольше волшебного порошка. Мальчик чувствовал приближение чего-то страшного и всеми силами души противился этому. Он клялся матери, что всегда будет хорошим, будет вечно любить и угождать. Обещал всё на свете, говорил ласковые, неизвестно где услышанные, совсем взрослые слова.

Мать с ужасом бессилия молча смотрела на сына выплаканными глазами. Спохватившись, гладила мальчика по голове, говоря что-то бессвязное, бесконечно нежное. Зашла медсестра, принесла порошок в пакетике, похожий на сахарную пудру.

Глаза мальчика засветились счастьем, он стал горячо убеждать, что дальше будет жить только заботами о матери и о доброй женщине, нашедшей волшебный порошок…

Ночевавший в избе Борис знал от доктора, что ребёнку не помочь. Нужен опытный хирург, оборудованная операционная. Не найти этого в войсках, наступающих сквозь какие-то деревеньки.

Стало невыносимо, и он ушёл в сарай. Есть для отдыха ещё пара часов. Потом бросок на арьергарды красных, бой. Лучшее, что сейчас возможно сделать, – попытаться забыться сном. К рассвету голова должна быть ясной. Нельзя, чтобы дрогнули голос при команде или рука при выстреле. Солдат надо сберечь…



Утром мальчик умер, улыбаясь во сне. В мире не нашлось для него настоящего волшебного порошка. Не смог он принести матери счастье, чего так страстно хотел…

Проклятой гражданской войны шёл второй год.


* * *

Полк в очередной раз выбил красноармейцев из какого-то населённого пункта.

Здесь проходила стратегически важная дорога. Когда-то на ней поселились люди, чтобы кормиться. Бойкое место разрослось до небольшого города, который погибал теперь из-за этой дороги – она понадобилась двум насмерть враждующим армиям. Одна вооружённая орда уже трижды выметала смертью с улиц орду другую. Побеждённые недолго собирались с силами и вышибали из городка победителей.

Когда-то вдоль этой дороги шли дети, держась за руки молодых красивых женщин в светлых платьях и шляпах с широкими полями… Теперь это дико представить – дорога не вела более ни к добру, ни к покою.

Обычных людей на улицах давно не было, кроме тех, кто вооружён, чумаз, оборван и сильно измучен дурацкими манёврами: город взять – город сдать.

Обычные люди скрылись: кто за горизонтами, кто в тёмных углах и в подвалах, а кто и вовсе под землёй.

Штурмующие войска лишили дома бессмысленных дверей, дворы – ненужных ворот. Улицы были в битом стекле, пухе вспоротых перин, во всевозможном мусоре и хламе.

Не красят битвы города, не до красот в бою солдату. Успевали только своих хоронить, чужих в ямы сбрасывать – и на том спасибо… Жить можно, потому что нужно…



После занятия городка добровольцами в третий раз Борис с несколькими офицерами устало сидел на земле, прислонившись к стене какого-то дома. Ждали отставших обозников – патроны и гранаты почти кончились.

Где-то далеко, в конце улицы, где скрылись преследующие врага передовые части, послышались выстрелы. Борис безо всякого интереса посмотрел в ту сторону.

По улице шёл Михась: не торопясь, держа в одной руке револьвер, а в другой шлем лётчика.

Борис задержался взглядом на шлеме:

– Знатная вещица, на обезьяньем меху, – тупо подумал он. – Вот только с чего это вдруг мне Неверов привиделся? Что вы за видение, Михаил Андреевич?

«Видение» заметило Бориса и широко улыбнулось. Они обнялись. Михась оказался настоящим: чувствительно похлопал друга по плечу. К тому же – призраки не пахнут машинным маслом и порохом. Не водится за ними такого.

Какое-то время стояли молча, разглядывая друг друга.

– Говори…

– С утра был чудесный день, – продолжал улыбаться Михась. – Сначала порадовал противника бомбами. Безнаказанно, в полное своё удовольствие. Вторым вылетом «подбил к обеду» разведывательный самолёт красных. В третий раз, будто я обидел кого, накинулись черти со всех сторон, всю машину изрешетили.

– Ты у нас известный пулеулавливатель, – кивнул Борис.

– Сел на опушке леса, – продолжал Михась. – Успел от расстрела с воздуха спрятаться за деревьями. Пошёл к нашим. Деревню удалось обойти незамеченным. Я же в кожаной куртке: примут крестьяне за комиссара – добро пожаловать на вилы. Кому интересно, что там бес верещит, когда православные за хвост тащат… Представь себе, чудесный день продолжился – тебя встретил…

Накаркал Михась – не был день чудесным… Улицу быстро заполнили крики и выстрелы – по ней бешено неслась конница красных.

Друзья забежали в переулок. Влетели в подъезд кирпичного трёхэтажного здания. Поднялись на чердак. Осторожно выглянули в окошко.

Городок быстро наводнялся большевиками. С разных сторон доносились звуки боя, но они постепенно угасали.

– Эта грязная тупая работа мне всё больше не по нутру, – устало дыша, произнёс Михась. – Утверждаюсь в мысли, что я создан природой, чтобы придаваться пустым прихотям…

– Самое время…

Друзья оглядели чердак: вокруг хлам всякий, преимущественно разбитая мебель. Приметили тёмный угол. Начали сооружать в нём баррикаду, из-за которой было бы удобно отстреливаться.

Приволокли древний тяжеленный шкаф, набили его деревянными останками столов и стульев. Баррикада получилась надёжной. Теперь они были готовы дать короткий, бессмысленный бой.

Только всё равно надо было что-то делать, чем-то себя занять… Старая привычка – умирать не хочется.

– Чтоб я ещё раз… услышал от тебя про «чудесный день»… – тихо сказал Борис. – Может поспать удастся. По очереди…

Стрельба в городке окончательно прекратилась. Мимо дома проскакал какой-то деятель и громким басом призывал спрятавшихся по углам сдаться добровольно. Обещал жизнь и достойные условия плена. Упрямым и непонятливым предсказывал быструю смерть.



Этот речистый друзьям не понравился. Стреляные зайцы не верят в морковку с неба.

– Надо будет нашему батюшке попенять, – заметил Михась. – Даром он полковой хлеб кушает. Плохо молебны об избавлении от большевиков служит. Может, молитвы у него неправильные?..

Около дома, где прятались друзья, остановились трое всадников. Спешились, привязали лошадей. Ничуть не осторожничая, громко разговаривая, вошли в дом. Поднимались по лестнице.

– Оказались мы с тобой, Боренька, в деликатном положении, – прошептал Михась.

– Пропасти на них нет…

Красноармейцы зашли на чердак. Один сказал:

– Показывай, Ванюша, где мешок спрятал. Солдаты подошли совсем близко к шкафу-укрытию. Ждать было нечего.

Борис и Михась выпрыгнули из-за баррикады. Ударами кулаков и рукояток револьверов одного гостя оглушили, двух вогнали в безвольный ступор. Спешно связали ремнями. Заткнули рты первыми попавшимися тряпками. Сняли с красноармейцев ремни, нашли какую-то верёвку и обездвижили пленников надёжнее. Сели передохнуть, прислушиваясь к звукам на улице. Михась закурил.

Пленники оказались людьми к битью привычными, в себя пришли быстро, зашевелились.

– Ну что, порубим сволочь, потешим душеньку? – равнодушным голосом спросил Борис.

– Для чего ж мы их ждали, – согласился Михась. – Только мешок посмотрим сначала. Этот, кажется, Ванюша…



Михась отвесил звонкую оплеуху самому молодому из солдат. Тот, мыча и выпучив глаза, задёргал подбородком в сторону остова дивана.

Спрятанное оказалось награбленным хламом, который солдатики оставили во время последнего отступления. На чердак они забрались, чтобы богатство изъять и поделить. Самой ценной вещью в схроне оказался серебряный подсвечник. Милая, изящная вещица со стройной девушкой в центре цветочной композиции – Борис даже засмотрелся на неё. Потом поразился нелепости происходящего – в городке, занятом красными, загнанный на чердак белогвардеец любуется подсвечником… Он зло швырнул серебряную безделушку за баррикаду.

– Что, Ванюша, помирать придётся? – обратился Михась к пучеглазому солдату. – Есть и хорошая новость: это последнее в твоей жизни огорчение.

– Давай обыщем сначала, – предложил Борис.

Из кармана Ванюши извлекли серебряные часы с надписью на крышке «За наездничество и джигитовку штабс-капитану Исакову Петру Сергеевичу».

– Краденым кормится… – зловеще зашипел Михась. Ванюша отчаянно замотал головой и замычал.

– Что же ты, сволочь косорукая, по карманам штабс-капитанов лазишь? – продолжал шипеть Неверов. – Видишь, что тут написано?

Борис вынул кляп у солдата.

– Я, господин офицер, грамоте не умею, – страстно, горя глазами, заскулил Ванюша. – Вещицу выменял, ваш бродь. Не отнимал ни у кого… Христом Богом умоляю… Детишки, старики…

– Мне твою свечку задуть – делов, что плюнуть, – зло выговаривал Михась. – Не врёшь, что капитана не убивал? Поклянись своим Лениным…



Страх на лице солдата сменился искренним удивлением:

– Мы против Ленина…

– Молодцы… Кто у вас за главного?

– Мы против царя и Ленина. Мы – за большевиков… Теперь удивился Михась.

– Это меняет дело, – подумав, сказал он. – Что ж ты раньше не сказал…

Ванюша поклялся всеми святыми, что не убивал штабс-капитана, и получил обратно свой кляп.

– Вот видишь, Борис, – сказал Михась. – Какой просвещённый представитель народа-богоносца. Становится интересно.

Он вынул кляп у самого старшего из солдат, почти пожилого мужичка с печальным лицом.

– А ты за кого воюешь?

– Какая разница? – пожал плечами мужичок. – За ту или другую дурь под пули лезть… Вы, белые и красные – только болтаете по-разному, по делам вас хрен отличишь.

– Принимается, – кивнул Михась и вернул кляп солдату.

Третий красноармеец, крепко сбитый мужик средних лет, смотрел волком. «Как бы не укусил», – подумал Борис, вынимая у солдата изо рта скомканную тряпку.

– Нас будут искать, – сразу и твёрдо заявил крепыш. – У входа наши лошади. Поэтому…

– Вы меня испугали, – оборвал Михась. – Сейчас заплачу… Прекрасно знаешь – терять нам нечего. Пленных офицеров вы расстреливаете, что бы там ни обещали…

Красноармеец промолчал.

– Не грусти, солдатик, – продолжил Михась. – Война – она весёлый дух любит. Ты зачем воюешь?



– Помещиков не люблю, – немного помедлив, спокойно заявил крепыш. – Они горбом мужика всегда добро наживали. Ни по закону людскому, ни по справедливости богатели… Потом на войну нас послали, чтобы побольше народу в России извести и землю ему не давать…

– Понятно: или воля голытьбе, или в поле на столбе…

Что же офицеры плохого вам сделали?

– Они тоже войны хотят. Те же баре, только в мундирах…

– Митинг окончен, – объявил Борис, сжал челюсти солдата и затолкал между ними скомканную тряпку.

Друзья сняли форму с крепыша и Ванюшки, с чувством омерзения облачились в эту вонючую дрянь. Свою форму сложили в мешок, который взяли с собой. Было без разницы: если попадутся – солдат из крестьян им без фальши не сыграть. Лучше не пытаться и не позориться перед смертью.

На прощанье Борис не удержался:

– Расходились бы по своим деревням, – сказал он солдатам. – Там хозяйство прекращено, всё сыпется, зарастает. Образа в паутине… Если с оружием на нашей дороге мельтешить продолжите, не будет вам доброго конца…

Немного сутулясь, друзья вышли из дома. Оседлали лошадей, не торопясь направились прочь из городка.

Минуя кладбище, увидели красных, охранявших дюжину пленных казаков, поверивших речистому агитатору и теперь рывших себе братскую могилу…

– Откуда берутся эти существа? – в бессильной злобе выдохнул Борис. – Какие-то совсем уж беспросветные глубины подлости. Раньше ни за что бы не поверил, что такие существуют…



– Ничего, Россия всех перемелет, – тихо отвечал Михась. – Мучителям воздастся. Если кто вдруг в этой жизни от возмездия уйдёт – его род в следующих поколениях нагонит. Проверено…

Заставу красных на окраине городка миновали неожиданно легко. Благо почти все красноармейцы были заняты оборудованием позиции. Друзья пришпорили лошадей. Парочка служивых у пулемёта на обочине жестами призвала их остановиться. Михась угрожающе проорал им в ответ какой-то бред с тремя отчётливыми словами: «комиссар… пакет… срочно…»

Первые минуты все мысли были о пулемёте, ствол которого смотрел им в спины. За поворотом дороги выдохнули – пронесло…

Едва не пристрелили свои. Уверовав в спасение, друзья забыли о своём красноармейском обличье. К счастью, наскочили на роту, где Бориса многие знали в лицо, что и спасло. Мало кого теперь брали в плен. Это военные действия разворачиваются по правилам; взаимному истреблению людей правила только мешают.

Доложили командиру. Перекусили у кухни. Определились с ночлегом. Прежде чем зайти в палатку, Михась поднял глаза к небу и негромко, чуть кивнув головой, произнёс: «Спасибо, Господи! Я знал, что ты нас видишь!..»




Глава 3. Один на бронепоезде


Борис и Анастасия не виделись две недели: непривычно, пугающе много. На войне вышел за порог до вечера – уже разлука, а тут половина месяца!..

Анастасия работала в санитарном поезде. Борис радовался за неё: подальше от линии фронта, комфортабельные вагоны. На двух врачей или сестёр – одно купе. Для раненых – теплушки с нарами, есть вагон-операционная, вагон-аптека, кухня, столовая и прочее, прочее…

Борис был офицером связи штаба. Должность так себе. В поисках постоянно перемещающихся войск офицеры связи изматывались, часто оказывались среди противника, служили недолго.

К тому же местное население, зверея от бед, не жаловало одиноких путников. Бывало, заходит офицер в избу воды испить, а там вилы в бок: понравилась крестьянину шашка, давно хотел в хозяйстве такую. Да и сапоги ладные.

Борис двигался мимо расплывчато-блёклых людей и предметов, огибая мрачно-серые постройки. Ни чувств, ни мыслей, одна досада на бесконечную дорогу… Дурной хмельной сон. Мучительно хотелось спать. Верх блаженства – сесть, прислониться к чему-нибудь, закрыть глаза… Только надо сначала доставить пакет командиру бронепоезда. Счастье отдыха – это потом. Всё хорошее обычно потом. В другом месте, в другой стране и не с тобой.



Поезд. Бронированные башенки, торчат в стороны стволы орудий, пулемётов… Нашёл!

Спросил, где командир, полковник Завадский, – показали.

Подошёл, представился, передал пакет.

Появление чрезвычайно секретного пакета Завадский встретил с полным равнодушием.

– Гонец прибыл, – без эмоций сказал он стоящему рядом адъютанту. – Вроде как нормальный. Не как прошлая сволочь.

– Почему сволочь? – спросил Борис.

– Пьян был в стельку.

– Как же он дошёл?

– Дошёл? Доскакал! От перегара конь под ним шатался…

Завадский распечатал пакет. Бегло пробежал глазами по содержимому бумаг, передал их адъютанту.

– Поверишь, Василий, – сказал он, – начальство награждает нас своим неудовольствием. Какая крупная, трагическая неприятность.

Затем повернулся к Борису:

– Вы уж извините за зря потраченные силы. Замечательно, что наши полководцы умеют прерывать глубокомысленное молчание. Но их приказы безнадёжно опаздывают. Не хотят они знать, что действительно происходит на передовой. Берегут от плохих вестей ранимые генеральские души…

Путь отхода у нас один, другого нет. Порядок действий известен: сдерживать красных последними каплями энтузиазма. Хотя лучше бы снарядами…

– Ваши дальнейшие планы, капитан? – неожиданно спросил Завадский, взглянув на безжизненное лицо Бориса.

– Возвращаться в штаб…

– Нам по пути. Обещали подвезти на станцию снаряды. Милости просим. Попутный бронепоезд в этих неспокойных местах всегда кстати. Василий, обустрой гостя! Секретный пакет – в топку!

Борис что-то благодарно промычал в ответ. Полковник кивнул и пошёл к штабному вагону.

– Господин капитан… – напомнил о себе Василий.

Борис направился за адъютантом, сосредоточившись на сером пятне широкой спины.

Оба паровоза бронепоезда уже разводили пары. Василий проводил Бориса в один из спальных вагонов, показал пустующую полку.

Потом адъютант исчез на минуту, вернулся с тонким матрасом и видавшим виды одеялом. Принёс он также нечто, набитое тряпьём, – очевидно, подушку, впитавшую в себя сновидения многих чинов и сословий.

Не мешкая ни мгновения, Василий попрощался и исчез.

Борис растерянно присел на край полки. Оцепенел.

Бронепоезд вздрогнул, лязгнул, тронулся с места.

Об этом можно было только мечтать: возвращаясь в штаб, поспать. При этом вокруг полно симпатичных и добрых людей, которые хорошо вооружены.

Борис расстелил матрас, стянул сапоги, пристроил подушку, улёгся.

Бронепоезд, уже набравший ход, вдруг начал резко тормозить. Через несколько секунд визг колёс прекратился – состав снова ускорялся. Прокатились крики любопытных вдоль вагонов: случилось что?..

Оказалось, на переезде чуть не сбили подводу с бабой.

«Дурной знак», – машинально подумал Борис. Закрыл глаза.



Что-то беспокоило, отгоняло сон. Больно широко улыбнулась удача, что настораживает. Эта дама шутить любит. Может, подвох в чём?..

Дело в вагоне? Стенки тонкие, местами ветхие – от степного ветра спрячут, от пули не спасут.

Большевиков в округе поболее сусликов. Палят по всему, что движется.

Вспомнилась история с капитаном Красавцевым. Опытный офицер, гонял подчинённых до седьмого пота. Учил на совесть: как на войне врага истреблять, себя беречь.

Перебрасывали их полк вдоль линии фронта в обычном пассажирском поезде. Состав из леса обстреляли – может, заблудился кто с пулемётом.

Шальная очередь – пустое происшествие. Караульные на крышах вагонов постреляли вслепую в ответ – некогда притормаживать и отвлекаться на придурков из леса.

Все быстро забыли об этом эпизоде, кроме Красавцева. Одна из пуль ранила его. Ладно бы ранила, не впервой, да только она в мягкое место попала, пониже спины… Так и умер бедняга. От стыда и с досады. Доктор, конечно, сказал, что от потери крови, – но разве медицина про солдата всё знает?.. Красавцев много раз смерти в глаза смотрел, а встретил её так, что и рассказывать не о чём.

«Мнительным стал», – подумал про себя Борис. Он сгрёб в охапку постель и пошёл искать место ночлега понадёжней. Поезд всё-таки местами бронированный…

Приглянулся ему раскуроченный изнутри вагон, который служил экипажу бронепоезда чем-то вроде передвижного чулана, забитого хламом на все случаи обустройства и ремонта. У стены лежал большой добротный железный шкаф.

Дверца шкафа распахнулась легко и гостеприимно – спи, солдатик, в полный рост. Не страшна шальная пуля – разве разбудит, да и то ненадолго.

Хлама в шкафу было не много, Борис быстро выкинул всё и соорудил постель.

Нырнул внутрь, прикрыл дверцу, как люк танка. Брусочек подложил – щель для воздуха…

Блаженный покой! Весь он такой – в солидном стальном макинтоше, безмятежно пуленепробиваемый. Вокруг него пушки, пулемёты – добро пожаловать, красная сволочь!

По-медвежьи валила усталость. Готов проспать и славу Отечества… Обступают сонные видения, ещё размытые, неизвестно о чём предупреждающие…

Сквозь вату забытья, уже без сновидений Борис услышал, как бронепоезд остановился. Никакой пальбы или паники. Какие-то дела: шаги, разговоры, негромкие команды. Что-то выгружали или загружали. Где-то звучали удары по железу кувалдой – может, ремонтировали что… Борис успокоился и снова перестал слышать жизнь за стенками шкафа.

Неизвестно сколько времени прошло, когда подсознание уловило что-то подозрительное, угрожающее. Он вынырнул из сна рывком. Где-то рядом была беда, от которой в железном шкафу не спрячешься.

Никаких звуков извне, кроме перестука колёс. Выглянул из шкафа – никого.

Прошёл в спальный вагон – ни единой живой души. Залез на крышу – караульные исчезли!

Пробрался на бронированную площадку – пусто. Панорамы и затворы с орудий сняты. Лёгкие пулемёты отсутствуют. Тяжёлые пулемёты испорчены ударами, очевидно, той самой кувалды, удары которой он слышал сквозь сон…

Холодея от плохих предчувствий, Борис пробрался на место машиниста – никого!

От топки исходил сильный жар.

Он был единственным пассажиром бронепоезда-призрака, который по какой-то причине все покинули.

Борис осмотрелся: куда так резво несёмся?.. Замечательно… В сторону красных!

Скорее всего, пока Борис спал, впереди бронепоезда были разрушены пути или мост. Красные наседали, грозило окружение. Помощи ждать неоткуда. Команде пришлось спасаться пешком. Чтобы бронепоезд не достался врагу, его привели по возможности в негодность и пустили в сторону станции, занятой большевиками, – устроить крушение напоследок. Будто дверью в сердцах хлопнуть…

Борис злился – сам виноват. Незачем было вам, офицер связи штаба, по железным шкафам лазать!

Он посмотрел вдаль, куда убегали рельсы, совсем как богатырь на известной развилке… Прямо поедешь – большевики голову отвинтят. Назад погонишь – свои не поймут: может, специально спрятался, для красных бронепоезд хотел сохранить… Дороги вправо-влево, скорее всего, окончатся встречей с вражеским разъездом, короткой и бессмысленной перестрелкой, последним патроном для себя любимого… Тоже не вдохновляет.

Может, капитан, вам лучше на месте застрелиться? Борис умел управлять паровозом – научил друг, который осваивал эту науку на занятиях в академии Генерального штаба. Загорали они месяц на узловой станции и от нечего делать гоняли поезд в три вагона до ближайшего озера – искупаться и обратно.

Он может притормозить состав, спрыгнуть… Безмозглое железо страшного веса прогрохочет по рельсам к месту крушения и прервёт много людских жизней… Вдруг это будут жизни бывших однополчан, друзей? Может, и не бывших вовсе?.. Почему Настя, если жива, не может оказаться на пути этой неуправляемой паровой бомбы?..

Всегда так в России. Знали бы точно, кого прибить, чтобы жизнь наладилась, – сделали бы ещё вчера. Без разницы, какие бы богатыри на пути стояли… Увы. Пока лишь усердно дубасим друг друга, отчего всем только хуже.

Обычное дело в этих климатических условиях – результаты бурной деятельности противоположны желаемым целям.

Борис вспомнил слова неизвестного ему автора:

«Нам пращуры работу дали, Создавши Русь своим горбом: Они Россию собирали,

А мы Россию разберём…»

Возмутились косностью и несовершенством законов – получили разгул беззакония.

Выступили против тупости царских чинуш – впали в безумие гражданской войны.

В борьбе за жизнь лучшую многие жизни лишились… Конечно, всё равно надо было подниматься, бороться.

Если по-другому зло никак не остановить, значит – война. Это естественно…

Только вот мать говорила: кто без крайней нужды отнимает чужую жизнь – вредит своей, как бы что потом не обернулось.

– А если это плохой человек? – спрашивал он.

– Потом поймёшь, почувствуешь, – отмахивалась она.

Он понял потом: если на гражданской войне есть малейшая возможность не убивать соотечественников – не убивай. Если есть шанс не множить безумие, ненависть – используй его, чтобы меньше плодились, меньше расползались эти тёмные сущности.

Старайся изо всех сил оставаться частичкой разумного и порядочного мира – и ты сделаешь его чуть сильнее…

Борис остановил поезд, затем пустил его тихим ходом в сторону своих – чтобы поменьше идти пешком…

Через некоторое время он разглядел на дороге, идущей вдоль железнодорожных путей, одинокого всадника, который оказался увешанным котомками мужичком. Восседал он на убогой лошадёнке, передвигавшейся каким-то собачьим аллюром.

Борис остановил паровоз. Спустил пар. Вышел на дорогу. Придал лицу дружелюбное выражение, достал из кобуры револьвер. Жестом предложил всаднику остановиться.

Мужичок не предпринимал попытки скрыться – поезд военный, от пушек в степь не убежишь.

Грабить селянина Борису не хотелось. Он нащупал в кармане золотую пластину – его жалование за три месяца. Захватили как-то обоз махновцев с золотом, награбленным по всей округе. Эдакий музей на телегах: золотые кресты, украшения, портсигары, статуэтки. Командир долго маялся, что с этим добром делать – не лавку же открывать. С собой таскать хлопотно. Кто-то подсказал переплавить золотые вещи в пластинки, помещающиеся в кармане, – ими жалование и выдали.

– Послушайте, любезный, – обратился Борис к мужичку, показывая ему жёлтый металл. – Хочу обменять эту ценную вещицу на вашего чахлого пони…

Владелец животного и грязных котомок округлил глаза, замычал и попытался выразить свою мысль жестами. Возможно было предположить, что условия предлагаемой сделки подходили крестьянину не вполне.

– Хорошо, – улыбнулся Борис. – Понимаю. Хотите просто подарить лошадку, бессеребряный вы человек…

Мычание собеседника стало громче, жестикуляция энергичней.

– Ладно, – Борис посчитал сцену торга затянувшейся. – Слазь, джигит. Накатался уже…

Оседлав лошадку, Борис посмотрел на поникшего мужичка:

– Не грусти – это золото! Хорошие деньги. Даже если бы ты продал своё сокровище на котлеты лучшему кабаку Одессы – выручил бы меньше…

Пластинка полетела под ноги мужичку.

– И помни, селянин! – на прощание чеканил Борис, взобравшись на животное. – Обмен товаром – не грабёж! Армия – это спасители Отечества! Она вообще должна жить и кормиться у населения за русское спасибо…

Мужичок не спешил поднимать золотую пластинку, не веря, что она что-то стоит. Офицер ограбил его, сволочь… Мало их большевики стреляют.

– Погоди, будет ещё наша воля, – беззвучно шептал мужичок, глядя вслед удаляющемуся Борису. Затем подобрал свои котомки, пластинку и удивлённо посмотрел на бронепоезд: ему показалось, что там никого нет… Селянин испуганно перекрестился и заторопился прочь.




Глава 4. Глава без названия


Из-за действий партизан и саботажа железнодорожных рабочих добровольцы потеряли санитарный поезд. Анастасия вернулась в полевой госпиталь.

Борис извёл командира просьбами направить его на фронт, надеясь оказаться поближе к Насте.

Командир понимал, чего от него добиваются, и ворчал:

– Вот молодёжь… Ни война, ни беда им не указ… Борис получил назначение командиром роты юнкеров.

Полк, куда его определили, располагался на передовой, в получасе езды рысью от Анастасии – рядом совсем.

Они стали чаще встречаться: урывками, за счёт недолгих часов отдыха, вымотанные до предела, но они виделись, слава Богу…

Красные давили по всему фронту. Добровольцы отступали. Продуманно, огрызаясь, но отступали. Полк Бориса оказался совсем рядом с госпиталем, который хотели эвакуировать в тыл, но передумали: подошло подкрепление – полная свежих сил, хорошо вооружённая дивизия. Теперь атаки большевиков отбивали легко, практически без потерь.

Противники сравнялись в силах, риски неосторожных действий стали велики, фронт затих. Поговаривали: на подходе новые силы добровольцев, будет наступление.

В деревне рядом с госпиталем Борис невероятными усилиями и щедрым подкупом закрепил права Анастасии на крохотную комнатёнку в избе. Появился свой угол. Показалось, что воля провидения благосклонна к ним.

Одну из комнат избы занимали три тяжелораненых офицера – в госпитале для них не хватило мест. В остальных комнатах и на чердаке ночевали пять медсестёр. Одна из них по очереди оставалась днём в избе ухаживать за ранеными.

В тот день была очередь Анастасии.

Утром она умылась. Посмотрела в зеркало. Печально покачала головой. Долгое время лица касалась только холодная вода. В прошлой жизни были пудры, кремы, чушь прочая… Платье застирано, каблуки стоптаны. Слово «развлечения» начисто утратило прежнее значение, стало почти ругательным. Весь мир – госпиталь, раненые. И Борис… Разве можно просить большего.

Почти до обеда Анастасия занималась ранеными, порядком в доме.

Затем проверила их с Борисом комнатку: пыли нет, мусору взяться неоткуда, чемодан с вещами стоял на месте. Она перебрала содержимое чемодана: тёплое ватное чёрное пальто, запасной комплект серой униформы, два белых платка медицинской сестры, передник, белый больничный халат, хлопчатобумажное бельё и чулки. Ничего в починке или стирке не нуждалось.

Вещей Бориса в избе почти не было: всё с собой или в обозе.

Анастасия тщательно протёрла оконце. Видимого результата не добилась – стекло осталось мутным.

Более ничего сделать было нельзя. Она присела на лавку.

Со стороны фронта иногда долетали звуки артиллерийских выстрелов: не все военные умели сидеть без дела.

Выстрелов она искренне не слышала. Мысли были заняты Борисом и тем временем, которое они успеют провести вместе.

Вселенная устроена просто: прижался к любимому человеку, и мир стал лучше.

Одна беда – несутся часы незаметно, когда они с Борисом вместе. Минуты призрачны, секунд не существует – жить стоит ради этого…

Борис отпросился у командира на ночёвку в деревне. Быстро шагая по дороге, почему-то вспомнил недавнюю пустячную ссору. Оказалось вдруг, что они с Анастасией обладают средствами, достаточными для покупки чего-нибудь из вещей на рынке ближайшего городка. Он предложил приобрести Насте новую обувь, что-нибудь из одежды. Она хотела резиновую ванну, новое полотенце, простыню.

Оба вспыхнули. Заговорили горячо, не слыша друг друга.

Борис недоумевал: сейчас же холодно – какая, к дьяволу, ванна!..

Теперь больно от той ссоры. Что имеем – не храним, как бы ни было этого мало.

Он ворвался в избу. Обнялись.

– Мы построим завод резиновых ванн, – шептал он на ухо Насте.

– Хорошо…

Она не поняла о чём речь, но голос был таким родным, добрым, обещал что-то в будущем. Конечно же, что-то очень хорошее…

Спали сладко, спокойно – без разницы, о чём шумели войска на передовой.

Ночью, грохоча сапогами, в избу вбежал юнкер. Не заботясь о том, что все спали, громко позвал капитана Шелеста.

Борис вскочил, крикнул посыльному подождать, зажёг свечу. Быстро оделся, крепко обнял поднявшуюся в недоумении Настю, поцеловал.

– Всё хорошо будет, милая, – улыбнулся Борис. – Доспи за меня.

– Будь осторожен…

Вышли из избы. Юнкер сообщил, что готовится сильная атака красных – перебежчик предупредил. Почти бегом, насколько позволяла ночь, они заторопились к передовой.

Перебежчик не врал. Рассвет только собирался разогнать тьму, когда на позиции молчаливыми волнами покатились красноармейцы.

Луна была на стороне добровольцев и не стала скрывать противника. Первая линия окопов засветилась вспышками выстрелов.

Много народа привели большевики на убой. Первые скошенные цепи сменили вторые, за ними после короткого перерыва появлялись третьи, пятые… Ливень пуль и осколков косил людей. За упавшими солдатами шли новые: кто на несколько секунд, кто на пару минут – ещё живые, каждый со своим прошлым, со своими планами на жизнь… На последних метрах своего жизненного пути, ещё люди, а не куски плоти – бездушные, остывающие, одинаково никому не нужные…

Луна ушла. На картину бойни легли первые лучи солнца. Поле серело шинелями мёртвых. Местами блестели чёрным комиссарские куртки.

Орудия добровольцев покатились в тыл – снаряды кончились. Через час какая-то сволочь передала приказ батальону юнкеров: отступать к лесу, на ранее подготовленные позиции. Все уже там.

Юнкера спокойно, как на учениях, отходили перебежками. Особо настырных в преследовании большевиков успокаивали меткой стрельбой. Миновали деревню, добрались до опушки леса.

Противник не заставил скучать и атаковал вновь. Цепи красноармейцев подпустили поближе – и под ними закипела разрывами земля… Сюрприз!.. Снаряды подвезли! Большевики сообразили – не их день. Война прекратилась до следующего утра.

В роте Бориса двое убитых, шестеро раненых – легко отделались. Их сменили на позиции. Отдых. Борис пошёл искать Настю.

В госпитале не нашёл. Никто из персонала не смог точно припомнить: видели ли её вообще в суматохе этого утра…

Но ведь не могло быть и речи, чтобы Настя осталась с ранеными в той проклятой избе!

Опросив решительно всех, кто что-то мог видеть или знать, Борис обессилено опустился на землю. Надвигалось, заслоняло весь горизонт нечто чёрное, непроницаемое, гибельное. Неумолимо. Не остановить, не задержать на мгновение…

Вечером пришло подкрепление. «Последний резерв», – услышал Борис. Впрочем, какая теперь разница…

Перед рассветом молчаливой штыковой атакой выбили красноармейцев из деревни.

В разгар боя при первой возможности Борис вбежал в избу, где крайний раз видел Настю.

Никого.

Подвал, чердак – ни души.



Обошёл двор и в яме за сараем увидел трупы офицеров из избы… Тяжелораненые – они не могли ходить сами. Похоже, при эвакуации кто-то из тыловых замешкался или струсил, не забрал их… Анастасия не нашла в себе сил бросить беспомощных людей, сбежать, спастись…

В слепой ярости ринулся в бой. Напролом, рыча, убивать… Уже под его саблей валился красноармеец с поднятыми руками, когда кто-то сзади ударом сбил с ног…

Борис вскочил, не чувствуя боли. Ему орали в лицо:

– Хорош дурить! Они без оружия! Допросить надо!.. Он обмяк. Мелькнула надежда. Допросить!

Пленные об Анастасии ничего не знали.

Вечером к Борису подошла знакомая медсестра и спросила, куда пристроить Настины вещи.

Борис посмотрел на неё ошалелыми глазами: какой смысл имеют вещи без человека? Ничего не ответил, отвернулся.

Крутилась страшная мысль: если вдруг Настя умерла, то без мучений. Старший врач раздал медсёстрам порции яда, чтобы не попасть в руки большевиков. Зашитую в мешочек ампулу она носила на верёвочке, рядом с крестиком…

Следующие дни Борис не находил себе места. Рвался допрашивать каждого пленного. Требовал контрразведчиков самыми зверскими пытками вырвать у большевиков признание, кто и где видел Анастасию. Просился во все разведдозоры, в одиночку ходил за языками…

Горько жалел о том, что остановил бронепоезд, который нёс смерть проклятым врагам. Если бы от крушения на станции красноармейцев стало бы меньше, то, может, удержали бы деревню, где пропала Анастасия.

В редкие часы, когда возвращалась рассудительность, понимал, что поступил правильно: неуправляемый бронепоезд мог расплющить вагон, где находились пленные добровольцы. Мог убить детей, родных кому-то людей. Если уж выигравших в гражданских войнах не бывает, то пусть хотя бы жертв будет меньше. Это сейчас обе стороны, хмельные от крови, разрушают страну. Придёт время кому-то её восстанавливать, возрождать…

Он был беспомощен.

Достигнув глубин отчаяния, Борис счёл естественным найти смерть в бою.

Не получалось. Выходил невредимым после самых лихих приключений, словно Бог, решив наказать до конца, неизменно сохранял жизнь.

Перестал сопротивляться воле господней. Впал в глухое равнодушие ко всему. Окаменел душой, остался механизмом.


* * *

Смерть на фронте всегда поблизости – чувства солдата к ней постепенно остывают. После потери Анастасии мельтешение перед глазами старухи с косой перестало вызывать у Бориса не только какие-либо чувства, но и эмоции.

Только смерть может обидеться на равнодушие и перестать давать отсрочки…

Батальон остановился на ночёвку в полуразрушенной деревне. Борис не озаботился поменять солому на полу сарая. Лёг там, где накануне ночевал больной тифом. Укусила «красная» вошь и оказалась опаснее всего, что Борис встречал на войне. Спасло везение: симптомы тифа заметили вовремя.

Вытаскивали с того света в полевом госпитале. Доктора старались особенно: они работали с Анастасией и хорошо знали Бориса. Неусыпно следили за его состоянием сёстры.

Болел он тяжело, лежал в полузабытьи, с сильным жаром.

Болезнь отступала постепенно, оставляя его в непреодолимой слабости.

Пришло утро, когда Борис почувствовал себя в ясном сознании. Вспомнил, где он. Открыл глаза. Его койка была возле окна… Он прислушался к шуму на улице. Нашлись силы чуть приподняться на локтях, посмотреть. Так и есть: по стеклу и миру за ним неистово хлестал дождь.

– Погода пакостная… хорошо, – ухмыльнулся он. – Не так обидно, когда к койке прикован… Хотя, конечно, всё равно обидно. Дождь, наверное, тёплый, и это здорово…

На соседней койке лежал молодой прапорщик, который оказался придурковат и болтлив. Безостановочно досаждал глупостями.

Чтобы вернуться в тишину, Борису захотелось даже обидеть соседа. Не до глубины души, конечно, а чтобы только тот набычился, засопел, замолчал наконец! Хотя бы до утра.

– …Послали нам тогда красные свою депутацию, – продолжал трепаться прапорщик. – Мол, давайте перейдём на мирное положение. Мы выслушали эти речи и перебили их… Все, кто в деревне был, сдались. Человек сто. Просились к нам, но веры им не было. Полковник приказал расстрелять…

– Скотина ваш полковник…

– ???

– Убили сотню пленных молодых мужчин. Сотню молодых женщин приговорили к одиночеству. Оборвали рождение нескольких сотен детей, тысяч внуков, много тысяч правнуков. Один приказ идиота, по-человечески насквозь преступный, – и образовалась рана на народе, на стране. Навсегда… Не счесть, сколько добрых дел прервал в зародыше ваш упырь. Может, из-за него в будущем целый город не будет построен в России. Большой красивый город, полный прекрасных сильных людей.

– Какой город?.. – оторопел сосед. – Полковник наш – герой… кавалер… его командующий хвалил…

– Нам не о чём с вами разговаривать, прапорщик! – отвернулся Борис к окну.




Глава 5. Россия – Родина странников


Вскоре госпиталь направили в Новороссийск. К этому времени Борис уже мог самостоятельно вставать и передвигаться – но недалеко и недолго. В поход он отправился санитарной повозкой.

Путь предстоял неблизкий, нелёгкий, непредсказуемый. Экономя силы, все, кто шёл в Новороссийск пешком, стремились пристроить свои пожитки на любой конструкции с колёсами, передвигающейся на конной тяге.

В первые часы похода багаж в повозке сильно досаждал Борису. Немилосердно трясло на ухабах – то прилетал в рёбра чей-то чемодан, то подло бил по коленям рюкзак с консервами. Он отчаянно боролся с окружением враждебных вещей и в конце концов победил, подмял их под себя. Пытка ударами прекратилась. Борис мог теперь видеть часть проплывающей мимо дороги. Поездка становилась вполне сносной.

Рядом с повозкой шагали офицер с женой и трое гражданских – по виду чиновники. Поодаль виднелись конные донские казаки. Ещё дальше – верхушки деревьев. Более ничего не разглядеть. Впрочем, после неподвижности в госпитале – грех жаловаться. Свежий воздух, движение, новые люди – это настоящее приключение…

– Что же это всё-таки за напасть такая? – произнёс, неизвестно к кому обращаясь, сутулый гражданский лет пятидесяти, вышагивающий устало и обречённо рядом с повозкой. – Отчего наши союзники по Антанте не помогают?

– Оставьте… – отозвался крепкий молодой мужчина, одетый аккуратно, с некоторым щегольством. – Помощи не будет. Ниоткуда. Россия сильная, единая никому, кроме русских, не нужна…

– Русским она не нужна в первую очередь, – возразил сутулый. – Иначе с чего бы они начали истреблять друг друга…

– Простите?

– Перфильев. Семён Иванович. Инженер…

– Очень приятно. Журналист. Платон Бересень… Позвольте поинтересоваться, что вы имели в виду?

– Да знаете вы всё… – несколько раздражённо ответил Перфильев. – Я строил фабрики, заводы. Они производили то, что облегчает людям жизнь. Автомобили, например. Конечно, сразу у нас не получился бы завод Форда в Детройте… Ещё до революции этот талантливый человек выпускал с конвейера по одной машине каждые четыре минуты! Но потихоньку, со временем мы смогли бы организовать дело не хуже, поверьте на слово…

Так нет же! Вместо того чтобы устраивать жизнь, делать что-то достойное и полезное, пребываем в бессмысленном бегстве. Месим грязь, спим под телегами. Разрушаем дома, мосты, заводы. Убиваем друг друга… Чего ради? Что за бич Божий?

– Причины наших бед вполне очевидны, – пожал плечами Бересень.

– Явите чудо, – с горьким сарказмом отозвался Перфильев.

– Пожалуйста, – согласился журналист. – Коротко не получится, да времени в избытке…

То, что царская Россия более нежизнеспособна, я отчётливо осознал после расстрела рабочих на Ленских приисках в двенадцатом году…

Заправляла там английская компания «Лензолото». В её правлении – вдовствующая императрица Мария Фёдоровна, министр финансов Витте, богатеи Путилов и Вышнеградский. Дивиденды выплачивались колоссальные, иногда более пятидесяти процентов! Европейские капиталисты рыдали от зависти…

Рабочие добывали золото в шахтах, стоя в холодной воде. Постоянно несчастные случаи: кто погиб, кто изувечен. После работы возвращались по холоду в прогнившие, тесные бараки. Купить что-либо на приисках можно было только в магазинах компании. Цены, естественно, грабительские. Начальство обкладывало штрафами. Подорвав здоровье на этой каторге, некоторые из рабочих ещё должны оставались приискам…

Создали забастовочный комитет. Требовали повысить зарплату на треть, рабочий день сократить с 11 до 8 часов, снабжение улучшить, со штрафами разобраться…

Владельцы компании обиделись: какими же наглыми бывают подлецы! Разжигают социальную ненависть!..

Когда рабочие понесли свою петицию руководству, их мирную, безоружную демонстрацию расстреляли жандармы и войска. Около пятисот человек убили или ранили…

– Позвольте, – устал молчать инженер. – Случай известный, прискорбный. Однако какое отношение он имеет к нашему бегству в Новороссийск?

– Прямое. Дайте минуту…

Ленских рабочих поддержали забастовками в крупнейших городах империи. Только в Петербурге – сто тысяч человек. Николай Второй счёл ниже своего достоинства хоть как-нибудь публично высказаться о случившемся.

Тогда-то я понял, что бессмысленны смены министров, придворных – их деятельность не существенна для жизни страны. Царская власть сгнила изнутри, потеряла чувство реальности и заодно чувство самосохранения. Она оказалась решительно неспособна вести страну к лучшим временам, менять жизнь продуманно, честно, масштабно. С этой властью Россия была обречена на беду – беда и пришла.

– Всё равно не пойму, зачем большевики стремятся вышвырнуть нас из страны? Разве им шибко лучше станет? В огороде вырастут ананасы, во дворе забьёт родник шампанского?.. Кто больше прогадает в гражданской войне: выигравший или проигравший – неизвестно ещё…

– Согласен.

– Что же делать?

– Ничего. Революция – это разлив реки. Дамбы, шлюзы, каналы надо было раньше строить. Сейчас – спасайтесь, как можете…

– Стой! – внезапно прокатилась команда по колонне. Все остановились.

Борис, помогая себе руками, приподнял туловище, сел. Слева, в низине у речки, виднелась деревня. Дорога пролегала через неё. Из деревни к ним неслись десятка два вооружённых всадников.

В голове колонны тем временем молниеносно развернулся пулемётный взвод, готовилась к стрельбе артиллерийская батарея.

Несущиеся всадники сочли не лишним поумерить лихость и приблизились группой лиц степенных, всем своим видом показывающих отсутствие недобрых умыслов.



Оказалось, деревня занята бандой зелёных. Верховодит атаман Кучурган. Он послал людей предложить добровольцам либо обойти деревню стороной, либо заплатить за проход, иначе…

Дальше генерал слушать не стал и обидно наорал на парламентариев. Его встречное предложение было простым: если через двадцать минут шайка зелёных идиотов не скроется за горизонтом, он натянет кожу Кучургана на барабан.

Всадники бросились в деревню во всю прыть их лошадей. Через пятнадцать минут банда зелёных запылила прочь. Не понравилась атаману Кучургану идея, связанная с музыкальным инструментом.

В деревню отправили дозор, колонна двинулась дальше.

– Шевелись, гвардия! – гремел кто-то басом. – Команды сдохнуть без боя и в печали не было!..

Красные давили с фронта. Зелёные, по данным разведки, окопались в засадах у шоссе на Новороссийск. Добровольцы пошли вдоль железной дороги. Колонны беженцев слились в общий поток. Разнородная толпа времён Батыя…

Справа и слева горы. Впереди и сзади – бесконечные воинские подразделения, повозки с семьями. Большинство идёт пешком. Много раненых, больных, истощённых физически…

Телега с бабами и детьми. К ней привязаны быки. Рядом на лошади с мужским седлом изящная женщина. Казак впрягся в какую-то тележку с горой домашнего скарба (такой хозяйственный, а безлошадный?..). Роскошный генеральский экипаж. Никуда не торопятся офицер с женой: лица безмерно усталые, апатичные. Коровы с телятами. Чиновник с нелепо роскошными чемоданами. Стайка детей – лица серьёзные, сосредоточенные. Парень в гимназической фуражке, с собой ничего – под ветхой одеждой живая душа и всё.

Чётким порядком вышагивают войсковые колонны, сохранившие оружие и знамёна некогда великой русской армии.

Людей неисчислимо. Они везде, куда хватает взгляда. Это успокаивает: если нас так много, разве может случиться что-то плохое, непоправимое? Мы всё ещё сильны…

Откуда-то издалека, с вершины горы по потоку начинают стрелять три пулемёта. Все залегли, попрятались. Похоже, бьют не прицельно, для острастки или по дурости. Лучше затаиться, шальные пули – они опасные.

Быстро разворачивают ближайшую батарею. Невидимый Борису артиллерист комментирует ситуацию исключительно матом. Если перевести с русского на русский:

«…пожаловали господа красные. Хотят пасть жертвою в борьбе роковой. Надо помочь страдальцам…»

Батарея в несколько выстрелов, как в тире, затыкает один пулемёт за другим.

Встали, отряхнулись. Огляделись: один убитый, трое раненых. Двинулись дальше.

Мало кого тянуло погадать, что ждёт в Новороссийске. Жизнь преподала достаточно жестоких уроков любителям прогнозов. Небо чистое, дождя ждать не стоит – вот и вся ясность на сегодня.

Пока есть чем прожить, чем защищаться. Выйдем к морю, там корабли, разберёмся…

После болезни силы ещё не вернулись к Борису, поход изматывал. Тряска в телеге становилась невыносимой, временами мутилось сознание.



Спасительницей спустилась ночь. Выставили охранение. Зажгли костры. Разбили подобие лагеря.

Борис быстро продрог в телеге. Нащупал в чьём-то мешке шинель и конфисковал её без всяких угрызений совести. Скоро согрелся.

Недалеко горел костёр. Безразличные ко всему люди сидели вокруг плотно, в такой близости к огню, что должны были вскоре загореться сами.

Храпели спящие под телегами.

Походная кухня что-то разогревала, у неё скопилась небольшая очередь с котелками и кастрюльками.

Стояло несколько палаток. Из одной доносились стоны и успокаивающий голос фельдшера – делали перевязки раненым.

Лагерь затихал, всё меньше бродило ночных полусонных теней. Изредка слышалось позвякивание оружия, пофыркивание коней.

Чей-то монотонный бесстрастный голос тихо нёс детскую околёсицу:

– Скоро придёт помощь. Нет у красных сил гнать нас дальше. Победным маршем вернёмся в столицу…

Ночному оптимисту с его верными планами на будущее никто не отвечал. Может, он и не нуждался в этом. Придумал себе молитву и утешился ею на ночь.

– Это служба, солдатик, – мысленно сказал ему Борис, засыпая. – Не погиб сегодня – помучайся до завтра…

Проснулся он, когда трясли за плечо – скоро колонна двинется в путь, надо умыться, поесть.

Перед очередным мостом авангард упёрся в засаду. Без разницы, какого цвета были эти ребята, но они напрасно перегородили дорогу.



Генерал объявил, что роте, которая первой возьмёт мост, ставит три ведра реквизированного спирта.

Засаду вышибли лихо, одним ударом, как пробку из бутылки. Говорили, оставшиеся в живых бежали вдаль во всю прыть, полы шинелей задирались до плеч, развевались крыльями…

Поток двинулся дальше.

Борис увидел у моста погибших в рукопашной схватке белых и красных: они лежали тесно, будто обнявшись.


* * *

Новороссийск корёжило, кружило водоворотом эвакуации, переполняло слухами, тревогами и планами невероятного спасения.

Борис, находясь в медицинском обозе, не имел ни малейшего представления – куда идти, что предпринять. Страхи и паника не проникали в него, плескались где-то за плотиной армейского рефлекса: находишься в строю – жди приказа…

Неожиданно он услышал, как его фамилию громко выкрикивает какой-то прапорщик, идущий вдоль обоза. Удивился, помахал рукой.

Оказалось, Сцепура послал разыскать… Вскоре друзья встретились.

– Слышал, ты тифом болел, – сказал Семён. – Молодец, что с лопаты могильщика спрыгнул. Только вид у тебя сильно запущенный, как у баронессы после революции…

– Сам-то как? – спросил Борис.

– В контрразведке. Город переполнен никчёмными, разленившимися людьми. На фронт идти не желают. Сбиваются в стаи авантюристов, мечтают захватить пароход для побега от большевиков…

Воровство оглушительное… Вы на фронте замерзали и голодали, а склады ломятся от военного имущества. Оставим мы эту публику красным. На них пусть теперь наживаются…

– Отчего ж не воровать, если некому унять?.. Много ли большевиков в городе?

– Достаточно. Позабивались по щелям… До всех добраться – руки коротки. Ты дальше жизнь как видишь?

Борис промолчал.

– Пока ещё возможно устроиться на суда, – продолжил Семён, – идущие на греческий остров Лемнос, Принцевы острова, в Египет.

Отъезжающим под патронажем англичан – переезд бесплатно, плюс пособие на полгода скромной жизни.

Можно в Сербию, только вместо пособия – хорошее отношение местного населения к русским.

Борис продолжал молчать.

– Ежели, где средства раздобыть, – рассказывал Семён, – открыты дороги на Мальту или Корсику.

Есть вариант дождаться наших кораблей, на которые мы средства собирали, – тогда отправимся на любой край земли, куда сочтём нужным. Только к походу они ещё не полностью готовы. Надо подождать.

Борис, казалось, не слышал друга:

– Мне бы с большевиками договорить. Настю отыскать… – вяло улыбнулся он. Потом встрепенулся, возбуждённо округлив глаза:

– Так что… мы всё-таки купили корабли? Серьёзно?

– Серьёзно. Купили. Скоро ходовые испытания… Но мы и не торопимся. Сам же сказал – дело есть до большевиков. Чтобы ожидание скрасить, Боренька, слазим-ка мы для начала в эту крымскую бутылку…

– Скажи, а полковник Штурмин, который на собрании в Петрограде выступал, где сейчас? На одном из кораблей?

– Нет. Погиб Василий Яковлевич…


* * *

Штурмин поздней ночью в гражданском возвращался со службы.

Из окон первого этажа дома на Мойке услышал истошные женские крики, призывы на помощь.

Обычное дело смутных времён: кого грабят, кого убивают. Случайному прохожему остаётся нырнуть поглубже в темень улицы, ускорить шаг – иначе сам может стать следующей жертвой.

Полковник, не раздумывая, шагнул в подъезд.

В доме занималась грабежом банда в солдатских шинелях.

На окрик Штурмина ответили ухмылками опухших небритых лиц, грязной бранью, угрозами немедленной расправы.

Шестерых он угомонил из револьвера. Двух уложил в рукопашной схватке.

Его убили выстрелами в спину…

Трое оставшихся в живых бандитов бежали – и мёртвым Василий Яковлевич отпугивал их.

Специально назначенные офицеры расследовали убийство.

Спасёнными Штурминым оказались трое: мелкий мошенник, сутенёр и проститутка…

Не хотелось верить, что именно за них отдал жизнь один из самых способных офицеров Генштаба… Его отточенная знаниями и опытом мысль меняла исходы сражений, где были задействованы тысячи, десятки тысяч хорошо вооружённых и подготовленных солдат, а погиб он, защищая жулика, подонка и продажную женщину…

Непреклонная воля Василия Яковлевича отпечаталась в судьбах огромного количества людей, нескольких городов, а исход его собственной судьбы определила шайка подвыпившей солдатни.

Нелепая случайность, несправедливость.

Позже выяснили, что благодаря Штурмину избежала смерти и вдова офицера военной комендатуры с дочкой шести и сыном трёх лет. Они находились в самой дальней комнате. Доберись мародёры до них, было бы не спастись – покойный глава семейства был хорошо известен в городе, много крови он попортил дезертирам всех мастей.

Может, в этом состояла неизвестная никому задача Штурмина – спасти семью, дети которой должны будут сделать что-то очень важное в будущем…




Глава 6. Катастрофа


Взламывая оборону Крыма, большевики не считались с потерями. Шли в атаку по три-четыре цепи и могли погибнуть все до единого человека. Потом позиции добровольцев осыпались градом снарядов и появлялись новые атакующие…

Легко умничать, когда дело пропало. Много мудрых после драки. Почему добровольцы проиграли войну, мог теперь объяснить любой малограмотный кабацкий ясновидец.

Проиграли, потому что разрознены и не на стороне большинства народа; потому что не рассмотрели вовремя смертельные угрозы для России, не предотвратили их; были не любопытны, ленивы, медлительны… Назад ничего не вернёшь. Остаётся погибать в боях, окопах, застенках ЧК, от холода, голода.

Надеяться не на что: большевики кого разбили, с кем договорились – теперь обрушатся всей массой. Одной российской губернии на полуострове не выстоять против сорока восьми…

Но надо, надо сопротивляться злу, иначе не остаться человеком.

Не думай о победе того, кто несопоставимо сильнее тебя, – дерись в полную твою силу и значительно более того…

Главнокомандующий Русской армией Врангель сказал своему правительству, что не триумфальным шествием из Крыма к Москве возможно освободить Россию. Надо создать на клочке русской земли такой порядок и такие условия жизни, которые потянули бы к себе все помыслы и силы стонущего под красным игом народа.

Есть за что сражаться, чем жить, но почти некому…

Мороз минус шестнадцать, пронизывающий степной ветер, не хватает тёплой одежды, землянок, укрытий, топлива, обморожения получают целыми взводами.

Толпы бездельников на набережных, в кабаках, тёплых квартирах и всевозможных штабах. После эвакуации из Новороссийска что ни крымский посёлок – то штаб. Любой более-менее крупный город выглядит ставкой очередного главнокомандующего…

Крым защищает малая часть здоровых мужчин. Где остальные? Им это не нужно? Но когда погибнут те, кто на фронте, жизнь вовсе кончится. Беззащитный дом притягивает зло, его обитатели – бесправная добыча, мусор под ногами победителей.

Большинство, как обычно: ни за белых, ни за красных, за тех – кто победит. Знали бы заранее, с чем придут победители, – бежали бы на фронт с вилами и топорами.

Но они не знают. Привычно надеются, что обойдётся.

Это их выбор, их судьба.


* * *

После ужина офицеры курили, вяло переговаривались.

– Сегодня красные дрались отчаянно.

– Чему удивляться? Русские люди…

– Застряли на этом пятачке, как стадо у ворот бойни…

– Да будут, чёрт возьми, снаряды или нет?

– Будут, будут. Чего разорался? Хочешь, я тебе сначала кофе с белыми булками принесу…

– Генералы провожали – танки с самолётами обещали…

– С Божьей помощью, верю, исполним свой долг.

– С Богом на врага!?. Без снарядов!?.

Борис пошёл спать в землянку, вырытую на склоне оврага, занавешенную брезентом. Улёгся на нары, провалился в вибрирующую пустоту.

В сон бесцеремонно ввалились враждебные существа. Они нападали, он дрался. Его удары прошивали врагов насквозь, как воздух. Победить невозможно. Бестелесные гады из другого мира. Бесчисленные, неистребимые…

Бориса кто-то тряс за плечо.

– Что за сволочь будит? – проворчал он, с трудом продирая глаза.

– Припёрся один, – отвечал караульный казак. – Капитан с отрядом. Человек десять с подводами. Не хотел никого будить, так он разорался, словно самый главный в округе.

– Хорошо. Иду… Если этот великий не засвидетельствует своё могущество чудесами – выставлю как собаку!

Чудеса случились! Капитаном оказался Сцепура, на подводах были снаряды.

Давно Борис так не радовался. Он шутливо отрапортовал Сцепуре, что на Богом вверенном ему участке обороны всё в порядке.

Друзья обнялись…

Сцепура изменился. Не поверишь, что этот широкоплечий заматеревший капитан вырос из шалопая-юнкера – коллекционера драк, попоек и скоротечных романов. Движения Семёна утратили прежнюю порывистость, стали скупы, расчётливы. Вихри времени сдули с головы русую шевелюру. Лысый шишкастый череп блестел, как новенький. Рязанская физиономия несколько округлилась. Взгляд серых глаз открыт, излучает добродушие, которым лучше не обманываться.

Борис был наслышан о популярности Сцепуры в Крыму. Его знали все: командование армии, промышленники, буржуа, портовые грузчики, театральная богема, завсегдатаи кабаков с отвратительной репутацией. Где Семёна никогда не видели, так это среди политических деятелей: обходил их за версту, ссылаясь на врождённую брезгливость.

Друзья прошли в укрытие, остались наедине.

Сцепура рассказал, что, когда начнётся отступление, отряд Бориса должен будет идти на Феодосию. Таковы планы командования, и именно в порту этого города будет осуществляться посадка на их корабль.

Борис кивнул. Спать решительно расхотелось.

– Бардак в тылу, – продолжил Семён. – Даже меня поражает. Знал, что у вас со снарядами беда, решил захватить по дороге. Получил их на артиллерийском складе. Добрались на подводах до станции. Вижу: вагонов много, два паровоза под парами.

Командует на станции полковник, по виду из прокутившихся кавалеристов. Опухший, будто от важности, но скорее от вчерашней сивухи.

Прошу у него шесть вагонов под снаряды, лошадей, подводы. Объясняю, что артиллерии помочь надо, а то большевики своими пушками угнетают безо всякого стыда.

Полковник цедит сквозь губу, что свободных вагонов нет, все чем-то важным под завязку загружены, через полчаса в Севастополь уходят.

Пошёл дальше по станции, высматриваю, что ещё придумать можно.

Казачок догоняет. Оглядывается с опаской. «Ваш бродь, – говорит, – вагоны спекулянты купили… Без снарядов нас в хвост и в гриву, а эти… барахло спасают…»

Возвращаюсь. Бойцам своим объясняю, что за праздник сегодня – день отстрела подлецов.

Навели два пулемёта на полковника с его шайкой. Тот белым стал, про какие-то права в визге зашёлся.

Освобождай, говорю, вагоны. Или кладём всех к общему удовольствию. Повод дай только. Мне – любой, тебе – последний… Короче, растворился полковник в воздухе.

Распахнули мы первый вагон: чулки, перчатки, парфюмерия. Во втором – опять хлам какой-то.

Вывалили всё на перрон. Полковник вернулся. Блеет про ответственность и самоуправство. Бумаги на эшелон и груз протягивает, большими людьми в Севастополе подписанные. Пытается по-хорошему договориться, мол, надо уважать старших, почитать начальство, потому что так правильно – так всевышний завещал.

Но у меня со всевышним другой разговор был… Бумаги эти я отобрал, фамилию полковника на них записал. Попросил его не прятаться никуда – найду. Через неделю в Севастополе буду, поговорим вдумчиво…

– Спасибо за снаряды, – сказал Борис. – Нашей артиллерией тут каждый бугорок пристрелян. Ближайшие три-четыре дня мы здесь короли и боги! Какие ещё наши новости, Семён?

– Новостей не много. Если коротко, то были наши войска в Крыму раньше в ситуации безвыходной, а сейчас – нет. Изменилась обстановка. Положение стало вовсе отчаянным…

Странно, что многие этого не понимают и надеются отсидеться в стороне от драки с большевиками. Напрасно. Когда прогонят нас, возьмутся за них. Никто нигде не спрячется. Дадим отпор все вместе, может, отобьёмся. Группами, поодиночке – истребят…

– А хорошие новости?

– Хорошие?.. Приток вкладов в ссудо-сберегательные кассы Севастополя заметно возрос! Сам в кассах не был, но газеты пишут.

– Кого защищаем, Семён… – улыбнулся Борис. – Ростовщиков и спекулянтов?.. Жаль, красные капитал не любят. Сейчас бы пушки и снаряды оптом противнику задвинули и бегом до кассы… Нет, ну почему у большевиков нет приличных денег? С кем воюем? Босота…

Борисом неожиданно овладел шальной оптимизм. Слишком много позади горя и потерь, чтобы у этой истории был несчастный конец. Разве бывает так, что много хороших людей сражались, умирали, а несчастья только множились? Не должно быть так. Категорически…

Недели через три после встречи друзей разразилась катастрофа. То есть произошла цепочка событий, которые усиливали эффект друг друга и в конце концов приняли лавинообразный, неотвратимый характер.

Удача отвернулась от белой армии. Всё плохое, что могло произойти, произошло.

Природа ударила небывалыми для Крыма морозами. Добровольцы и для лета были безобразно одеты, а теперь мёрзли отчаянно. Утеплялись даже соломой под рубахами.

Морозы ещё усилились, и Сиваш, который никогда не замерзал и защищал белую армию со стороны Азовского моря, покрылся льдом, предатель…

Всё. Случилось. «Сильные Перекопские позиции» перестали существовать. Большевики, как на параде, маршировали через Сиваш в тыл добровольцам. Надвигались, как мгла. Кто остановит мглу?..

Стоя на бруствере, Борис разглядывал в бинокль красную кавалерию, устремившуюся вглубь полуострова. Офицеры рядом молча наблюдали эту картину. В состоянии крайней усталости и отупения мысль об уходе из Крыма за границу давно воспринималась без всякого ужаса.

– Господа! – нарушил кто-то тишину. – Осмелюсь высказать предположение, что пора нам уносить отсюда свои стоптанные сапоги…

Отряд, собрав в путь лишь безусловно необходимое, стал быстро отходить в сторону Феодосии.

Красные не наседали, следовали на расстоянии. Может, понимали, что уже победили, – зачем лишний раз рисковать с загнанным в угол врагом, отчаянным, способным устроить неосторожным преследователям кровавую баню.

Только арьергард вступал в редкие стычки с большевиками, яростно огрызался. Последние очаги пожара гражданской войны в Крыму угасали…




Глава 7. Уходили мы из Крыма…


Ноябрь 1920 года

Отряд ночевал в нескольких километрах от Феодосии, лагерем на обочине дороги, выставив усиленное охранение.

Спалось тревожно. Ночью со стороны города, где находилось большое скопление войск, слышались глухие разрывы, будто артиллерийская канонада. Появилось зарево пожара.

Неужели красные? Что происходит?

Тревожные мысли разогнали сон у большинства. Едва дождавшись первых признаков рассвета, отряд торопливо собрался. На завтрак время не тратили, перехватывали всухомятку на ходу. Энергичным маршем двинулись вперёд…

Перед входом в город колонна остановилась у офицерской заставы.

Прикрытые земляными валами на дорогу смотрели стволы четырёх пулемётов, готовые открыть кинжальный огонь. За ними виднелись позиции двух полевых орудий.

Старшим на заставе оказался седой полковник. Взглянув на предписание, он сказал, что отряд должен разместиться на пароходе-транспорте «Владимир», затем заученно коротко объяснил дорогу к пристани и правила погрузки.

На вопрос, как там в городе, полковник пожал плечами:

– Уходим. Спокойно, организованно.

– Что за фейерверк был ночью?

– Горел артиллерийский склад у станции Сарыголь. Партизаны безобразничали, спички где-то раздобыли. Хуже детей, выпороть некогда… Тушить склад некому. Союзнички – американский миноносец на рейде – подумали, что красные наступают. Стали корабельными орудиями ночь расстреливать, только сон разогнали.

– Как идёт погрузка?

– Нормально. Большевики пока не мешают. Не без бардака, конечно: якоря не выбираются, машины не вертятся, киль в грунт зарылся. Трюмы хламом переполнены, крысы ушли.

Кулаком и револьвером порядок постепенно наводят. Беженцев очень много, не представляю, как поместятся.

Грузчики порта, жлобы здоровые, без капли совести – бастуют. Зачем надрываться и таскать то, что после разграбить можно? Не угадали. Армия сама всё, что сколько-нибудь ценно, с собой забрала.

Ну да с Богом. Ступайте. Следующий отряд нагоняет.

За заставой отряд встретил табор гражданских: около двух сотен женщин, детей, стариков – родные офицеров и солдат отряда, кого заранее высланные гонцы смогли собрать по всему Крыму.

Остановка колонны длилась несколько минут: объятья, слёзы, короткие взволнованные фразы, устройство пожитков на телегах. Негромкая команда – и отряд, совсем не столь организованный и грозный, как прежде, двинулся дальше.

В городе колонна остановилась у брошенных казарм, напротив которых был просторный, вполне чистый плац.

Обоз с охраной остался у дороги. Отряд построился в каре. Гражданские стояли за строем.

В центр каре вышел командир отряда – генерал-майор Виктор Павлович Тарусов.

До боёв в Крыму Борис видел его один раз, на той памятной встрече, где решали купить корабли вскладчину.

Тогда Тарусов был ещё подполковником, недавним выпускником академии Генерального штаба. Известен он был как офицер способный, исключительно трудолюбивый, честный, открытый, не робеющий перед начальством и по какой-то из эти причин сознательно недооценённый по службе командованием.

Виктор Павлович милостей не искал, к чинимым ему несправедливостям был равнодушен, проходил сквозь них невозмутимым, как закованный в броню дредноут.

На гражданской войне Тарусов воевал, не забывая, что находится на своей земле. Пленных зря в расход не пускал. Деревни артиллерией не сносил. Захваченных бойцов противника, кто действительно был обманут или принуждён красными, бывало, отпускал по домам без позора, при оружии.

За сохранённую человечность его часто критиковали – рядом служили офицеры, свято верившие, что большевиков возможно остановить только расстрелами…

Генерал замер на несколько мгновений перед строем.

Сотни взглядов нетерпеливо и страстно сошлись на нём: время, время – давит, гонит… Давай, командир!

– Мои боевые друзья! – чёткий энергичный голос Тарусова был слышен и тем, кто ожидал в обозе. – Каждый из вас прошёл путь, достойный русского солдата. Мы не погрешили против присяги. Нам не в чем себя винить – часто удавалось большее, чем в силах человеческих.

Настало время отряду разделится. Верю, что не навсегда.

Вам известно содержание приказа Правителя Юга России и Главнокомандующего Русской армией генерала Врангеля об эвакуации. Тем не менее обязан официально его зачитать…

День был солнечный, небо голубое, ветерок прохладный. Они стояли, не шевелясь, на плацу, окружённом зданиями с выбитыми стёклами, сорванными дверьми, следами пуль на стенах. Лица суровые, усталые, решительные.

– Русские люди! – читал приказ Тарусов. – Оставшаяся одна в борьбе с насильниками Русская армия ведёт неравный бой, защищая последний клочок русской земли, где существуют право и правда…

Дальнейшие наши пути полны неизвестности.

Другой земли, кроме Крыма, у нас нет. Нет и государственной казны…

Да ниспошлёт Господь всем силы и разума одолеть и пережить русское лихолетье…

Правительство Юга России, – продолжал генерал, – предупреждает всех о тяжких испытаниях, какие ожидают за пределами России, большой скученности на пароходах, длительном пребывании на рейде и в море.

…Совершенно неизвестна дальнейшая судьба отъезжающих, так как ни одна из иностранных держав не дала своего согласия на принятие эвакуированных. Правительство Юга России не имеет никаких средств для оказания какой-либо помощи как в пути, так и в дальнейшем…

У эскадры нет материальных запасов, чтобы далеко уйти из Крыма. Даже если бы эти запасы были – состояние большинства судов настолько плачевно, что лучше не пробовать. Скорее всего, эскадра будет искать стоянку где-нибудь в Турции…

Теперь прошу особого внимания, господа, – чуть повысил голос Тарусов. – Та часть нашего отряда, кто уходит с армией, – грузятся в порту на пароход-транспорт «Владимир».

Желающие продолжить борьбу с красными во Владивостоке – ожидают в Феодосии приобретённый добровольцами пароход под флагом иностранной державы. Их семьи и другие гражданские лица высадятся в Австралии, где построят ферму с целью зарабатывания средств на жизнь…

Надеюсь, каждый из вас уже принял решение и уверен в его правильности…

Генерал замолчал. Окинул неспешным взглядом строй отряда. Глубоко вдохнул:

– Спасибо за службу, боевые друзья!

Над строем трижды прокатилось «ура», подхваченное и теми, кто был в обозе.

Раскатистый боевой клич, множество раз внушавший страх врагу, опрокидывавший его с позиций, гнавший в паническое бегство, неудержимо катившийся впереди побед… В последний раз этот клич поднимал дух отряда, настраивал людей на решительные быстрые действия.

– Кто уходит с армией – прошу к обозу, – отдавал Тарусов крайние распоряжения. – Выдвигаться в порт. Старший – начальник штаба, полковник Корот…

Остальным остаться на месте… Отряд! Благословляю!..

Ещё пару мгновений все стояли не шелохнувшись, затем строй смешался. Каждый старался успеть обнять на прощание друзей. Плац заполнил гул голосов, слов пожеланий, надежд, идущих от сердца, взволнованных, вплоть до бессвязности.

Генералу пришлось напомнить, что времени нет, обоз мешает тем, кто следует по дороге.

Через несколько минут убывающие на пароходе «Владимир», начали движение в порт.

Ещё через несколько минут часть отряда, остававшаяся ожидать пароход в Австралию и на Дальний Восток, направилась в сторону подножия горы за Феодосией.


* * *

Борису нравилась Феодосия. История этого города завораживала. Бывали времена, когда он на равных разговаривал с Римом, городами Древней Греции, беспошлинно торговал с Афинами. В Феодосийской бухте располагался порт, отвечавший самым строгим требованиям тех времён.

Здесь торговали всегда: когда зерном, шёлком, рабами, фруктами; когда рыбой, невольниками, вином. Торговые пути, подобно ручьям, несущим живительную влагу, позволяли городу расти, наливаться цветами и красками. Когда ручьи пересыхали, всё вокруг замирало, съёживалось.

В этом городе скифы возводили курганы, генуэзцы строили башни, турки – мечети, армяне – церкви. Древние улицы не удивить ни роскошными дворцами, ни убогими хижинами.

Феодосия переживала восстания, междоусобные конфликты, набеги кочевых орд, эпидемии чумы. Бывали годы, когда население в домиках у пляжа косили холодные зимы. Неисчислимое количество слёз, крови, жизней впитала эта земля…

За две с половиной тысячи лет Феодосия побывала и крупнейшим портом Чёрного моря и глухим его захолустьем. Населяли её и 340 человек, и 38 тысяч…

Настала очередь отряда добровольцев мелькнуть в истории города.


* * *

Отряд влился в серый людской поток, направлявшихся к порту. Шли мимо закрытых магазинов, покинутых жилищ с дверьми настежь, брошенного на тротуарах хлама. Люди двигались молча. Лица сосредоточенные, хмурые. Общее горестное дело сплотило и обезличило беженцев. Одна цель объединила людей разных возрастов, сословий, состояний…

Мастеровые тянули на тележках домашний скарб. Чиновничьи семьи шли с чемоданами и корзинами. Двигались строем кадеты, держа в руках свои жалкие пожитки. Рядом – телеги с горой ящиков и сундуков казачьего добра. Дети обвешаны чем-то из семейного скарба или для личного баловства. Непривычно много одиноких женщин с непокрытыми головами, плохо одетых, вида потерянного.

Ветер с набережной надувал запахи недавнего пожара.

В порту никакой паники или волнений. У трапов пришвартованных кораблей нет давки или беспорядков. Приём беженцев идёт организованно, деловито…

Дал гудок выходящий из бухты пассажирский пароход, грузно осевший в искрящемся на солнце море.

Отряд свернул к подножию горы, прикрывающей город от западных ветров.

Их стало почти вдвое меньше, но они всё ещё сильны: поредевший штаб с командой связи; часть пулемётной и подрывной команд; две неполные пехотные роты; три орудия, шесть пулемётов; дюжина повозок с боеприпасами и другим военным имуществом, казачья полурота.



Всего более двухсот хорошо вооружённых солдат. Они уже долго живут одной только войной, слаженны и могут заставить любого неприятеля отнестись к себе с полной серьёзностью.

Колонну отряда замыкали повозки с ранеными, часть полевого госпиталя со своим имуществом, кухня. Далее брёл «семейный дивизион»: женщины, дети, старики.

Арьергардом следовали два десятка юнкеров при трёх пулемётах.

Нашли удобную площадку на склоне горы. С неё хорошо просматривались порт и примыкающие улицы.

Тарусов приказал разбить лагерь.

Распрягли лошадей, расставили повозки, установили палатки, брезентовые тенты, растопили походные кухни, разожгли костры.

Выбрали позиции для орудий и пулемётов, стали сооружать укрытия из камней.

Зажили привычной походной жизнью – до зубов вооружённые кочевники… Со стороны не понять: то ли от опасности уходят, то ли смерть несут. Лучше обойти…


* * *

Тарусов оставил в городе группу разведдозора – одиннадцать человек. Кадровых разведчиков из них двое: полковник Норринг и капитан Ветер. Остальной состав – два прапорщика с жёнами, два юнкера, трое кадет. Получилось четыре патруля: супружеская пара в возрасте, супружеская пара со своим охламоном, двое загулявших студентов и пара оборванных пацанов, бороздящих улицы в надежде что-нибудь стащить на пропитание и увеселение.

Инструктаж Норринга был краток: в ближайшие день два в город нахлынет орда с большевистскими представлениями о мироустройстве и негуманным отношением к другим формам жизни. Главное – их не проспать и выяснить всё возможное о противнике: количество, вооружение, предпринимаемые действия. К красноармейцам не приближаться ни под каким предлогом. Слиться с пейзажем. Поменьше случайных контактов, разговоров…

В городе постоянно находились два патруля. Маршруты меняли, чтобы не примелькаться. Отдыхали в дачном домике на набережной, который разведка приобрела ещё год назад для всякого рода тихих дел.

Норринг и Ветер выходили в город поодиночке. Полковник являлся Феодосии в образе человека сложной судьбы: то ли мародёрствующий дезертир, то ли благородный отец, созревший ради голодающего семейства на некие неблаговидные поступки – вооружённый грабёж, например.

Ветер счёл удобным выглядеть уголовником: грязная кепка по брови, кожанка с чужого плеча, матросские клёши, похабные ботинки.

Спортивного телосложения, безупречной офицерской выправки Ветер умел так скособочиться, что тело теряло правильные пропорции, а движения рук и ног – согласованность.

Выражение лица капитана становилось хищным: широкие, крепко сжатые скулы недельной небритости; глаза в презрительном прищуре; у левой брови багровеет большой шрам (упал с яблони в детстве).

Он уверенно шлялся по улицам, осклабясь в счастливой улыбке: сбылись мечты! Двери тюрем распахнуты, тюремщики разбежались. В городе мало осталось тех, кто способен встать поперёк дороги. В наличии всё необходимое для реализации желаний и гармонии с миром: наган, нож и крепкие кулаки. Ветер так убедительно выглядел отпетым негодяем, что Норринг только удивлялся: какие ещё таланты скрыты у бывшего офицера разведки императорской армии? Дворянского, кстати, происхождения…


* * *

Ночь оставила от города смутные пятна. Во всей округе светились только огни кораблей. В лагере двигались лунные тени ветвей деревьев, будто спутанные усталостью тревожные мысли людей.

С первыми признаками утра задымились костры. Люди покидали палатки: кто решил согреться, приготовить завтрак, кто просто устал ворочаться с боку на бок, не в силах забыться.

Быстро облетела всех волнующая новость: на рейде выбирал якоря пароход «Владимир», с которым уходила половина их отряда, часть армейской семьи.

Почти все пошли посмотреть. Несколько биноклей загуляли из рук в руки. Кто-то из женщин и детей размахивал яркими тряпками – вдруг на корабле заметят.

«Владимир», не торопясь, развернулся кормой к порту, медленно направился к горизонту. Борис не стал провожать его взглядом. Будут и другие поводы погрустить…

Начинался день, когда хочется жить, даже если вчера душила тоска. Живые краски разгоняли серость раннего утра. Морозы, измучившие на фронте, отступали. Воздух наливался теплом. Солнце щедро позволяло греться. Море успокоилось почти до зеркальности. Безоблачное, пронзительной голубизны небо отметало всякие сомнения в вечной красоте мира.

Чайки белыми стаями кружили вдалеке от берега. Вчера взрывы и дым пожара отогнали их прочь. Пугающая людская суета на берегу закончится, и птицы вернутся. Так всегда было.



Позавтракав, Борис вернулся в палатку подремать. Заниматься было нечем, и это нравилось. Давно так не жил.

Сибаритничал он до обеда. Потом решил вылезти на свет, потому как поспал, можно было и поесть.

Выходя из палатки, Борис упёрся в есаула, откликавшегося на имя Васёк. Есаул откровенно нетвёрдо стоял на ногах.

– В каюты скоро? – выдохнул Васёк облако перегара.

– Ко?сы заплести не успеешь, – процедил сквозь зубы Борис.

Сидящие у палатки двое юнкеров, взглянув на полированную лысину есаула, ехидно хмыкнули.

Васёк попытался осмыслить услышанное, но не справился, впал в ступор. Стоял молча, раскачиваясь из стороны в сторону.

– Что же ты хлопаешь стакан за стаканом… Насвистался к обеду, как скотина. Господа юнкера, будьте любезны, отбуксируйте чудо-богатыря проспаться.

Борис пообедал у походной кухни и присоединился к группе офицеров, расположившихся на расстеленных одеялах. Над обществом плыли облака дыма: кто-то разжился несколькими фунтами душистого табака знаменитой на всю Россию феодосийской табачной фабрики Стамболи.

Офицеры обменивались видами на жизнь.

– Есть надежда, – сказал один, – что рыбаки припрятали свои баркасы на побережье. Может поищем? Своих, конечно, не догоним, но сами до турецкого берега доберёмся…

– Не доберёшься, пехота… Хотя приключение верное.

– О чём речь? Командир же сказал, что корабль за нами придёт обязательно.

– Знаем, что придёт… Если вовремя – нас спасут, опоздает – помянут.

– У нас сутки в запасе. Как минимум. Позиция хорошая. Боеприпасов достаточно. Красные нас не ждут. Пока сообразят атаковать с другой стороны горы…

– Жаль, оркестра нет, – ни к кому не обращаясь, громко произнёс Алексей Банов, молодой прапорщик из студентов.

Неожиданный поворот темы заставил всех замолчать и повернуться к любителю духовой музыки. Взгляд Банова был отсутствующим, но выражение лица не позволяло сомневаться: человек искренне разочарован отсутствием музыкантов.

– Вы по какой мелодии заскучали, Алексей? – усмехнулся Борис. – У нас в лагере одарённый казачок есть, насвистывает музыкально.

Банов будто не слышал вопроса, витал где-то. Внезапно наступившая тишина вокруг насторожила прапорщика, он вернулся в реальность. Увидев недоумённые взгляды, он понял, что думал вслух, и пояснил:

– Я, господа, имел честь служить с Туркулом. Орёл-командир! Бывало так, что от цепей красных горизонт тёмен. Ни убежать, ни скрыться. Всё одно – затопчут.

На Туркула это не производило впечатления. В каре строимся. Конница, оркестр – в центре. Пулемёты на периметр. Вальсы начинают играть. Душевные такие, полные чувств радостных. Подпускаем красных поближе – кладём. Даём подойти следующим – и им по полной. Пальба, дым, музыка, все в настроении! Друга моего рядом убили, а он падал, улыбаясь… Дело лихое, красивое…

Прапорщик поник.

– Не грусти, Алексей, – сказали ему. – Перебедуем без оркестра. Всё переживём, всем обогатимся…

К обществу подошёл улыбающийся капитан.

– Слышали новость? Повар наш народ решил порадовать. Давно в брошенных красными запасах он кубики бульонов «Магги» нашёл. Хранил-хранил, а сейчас расщедрился… Может, переволновался сильно… Налил ведро воды, вскипятил, кинул штук пятнадцать кубиков. Размешал, разлил по кружкам… Народ категорически отказался пить это заячье пойло. Повар обиделся, пошёл этим бульоном Васька отпаивать.

– Ваську не повредит…


* * *

Все посудины в Феодосийской бухте, что только могли держаться на плаву, до отказа заполнялись беженцами. Корабли, способные двигаться самостоятельно, надрываясь, вытягивали в море суда с мёртвыми машинами. Глубоко осевшие в воду они один за другим покидали бухту.

Белая армия уходила из Крыма. Безостановочно. Днём – под печальный звон колоколов, ночью – в отблесках пожаров…

Было горько и тяжело в бездействии наблюдать за эвакуацией. Вместе с армией уходила их общая сила, становилась слабее их вера. Будущее вползало в души скребущей неопределённостью.

Скоро отряд останется один. В город войдут большевики. Неизвестен только промежуток времени между этими двумя событиями…

Кадеты где-то раздобыли мяч и начали беззаботно гонять в футбол. Борис завистливо смотрел на пацанов: сколько азарта, энергии… Всего – через край. В себе не удержать – выплёскивается. Взрослых эти мальчишеские скорости и перегрузки давно бы уже с ног валили.

Дети ещё, а настрелялись по людям. Самым старшим – четырнадцать. В атаке совершенно бесстрашны. По малости лет не до конца понимают, какой прекрасный мир может навсегда отнять случайная пуля. Просто не верят, что такое может случиться. С ними-то?!.

Этот пацан дважды ранен, тот – в бронепоезде горел. Не дорожат ничем, кроме дружбы. Мальчуганы-солдаты. Последняя надежда империи… Во времена, когда неприличное количество взрослых забилось по щелям и норам, себя, семьи свои спасая или ещё как оправдываясь…

На импровизированное футбольное поле вышла команда юнкеров. Закипел бой за мяч. Азарт игры притягивал зрителей, зажигал. Все настолько расшумелись, что командир попросил выражать эмоции тише, а то в порту своих напугают или чужих привлекут…

День угасал. Прозвучала команда: закончить игру, готовиться к ужину. Через полтора часа тушить костры – отбой.

Борис засыпал тяжело. В голове роились мысли о завтрашнем дне – никак не угомонить.

Наконец он провалился в сон… Оказался в каком-то ущелье. Темно, холодный камень за спиной, шорохи, ветер и ощущение, будто смерть двигается где-то рядом.

Страшно не было – Борис почему-то знал, что смерть в этот раз спустилась в ущелье не за ним. У этой старухи всегда бездна работы. Надо только вести себя осторожно. Не разводить огня. Передвигаться при крайней необходимости. Выбирать тропки незаметней. Внимательно смотреть под ноги. Делать всё медленно. Бесшумно. А лучше вообще пока ничего не делать.

Тогда получится. Смерть совершит, что наметила, и уйдёт по своим делам.


* * *

Утром окончился исход армии. Судорогой прокатилась отчаянная давка на пирсах, трапах кораблей. Были упавшие в холодную воду – барахтались и выбирались на берег большей частью самостоятельно, никто не спешил на помощь.

День уже грел солнечными лучами, когда на кораблях убрали последние трапы, по которым только что ещё возможно было уйти с полуострова. Эвакуация окончилась.

Оставшиеся беженцы некоторое время толпились на набережной. В ответ прощальным гудкам кораблей в море неслись ругательства и проклятия.

Люди не расходились, что-то обсуждали между собой, всматривались в сторону моря, пока горизонт не стал чист. Теперь самым упрямым и тупым стало кристально ясно: ждать больше нечего. Всё как обычно – спасайся кто как может.

Набережная опустела.

Жизнь в Феодосии стала затухать. Слышались хаотические перестрелки с грабителями и мародёрами. Появились дымки пожаров.


* * *

С докладом об обстановке из города прибыл Норринг. Вместе с ним шёл артиллерийский капитан в ладно сидящей, но изрядно поношенной шинели и латаных-перелатанных сапогах. Лицо капитана было серым, отрешённым.

Рядом семенила миниатюрная женщина в длинном платье, почти утратившем форму и цвет. Одной рукой она держала за руку девочку лет девяти, исхудавшую до крайности, в другой – несла корзинку с комочком грязной свалявшейся шерсти. Нечто в корзинке, очевидно, в предыдущей, очень далёкой жизни было декоративной собачкой. Девочка прижимала к себе потрёпанную куклу, которая, как и все в этой компании, повидала жизнь не с лучшей её стороны.

Норринг представил гостей:

– Капитан Тильгаузен, его супруга Ольга Владимировна, дочь Бетти. Опоздали на пароход. Пригласил составить нам компанию…

Эмиль Тильгаузен находился со своей батареей в последнем заслоне, прикрывая эвакуацию. После команды уходить, грузиться на корабль отстал от колонны, которая буквально неслась в порт. Капитан никогда не испытывал паники в боях, в самых безнадёжных ситуациях, но этот день мутил чернотой сознание. Эмиль метался по железнодорожной станции, вокруг неё и никак не мог найти жену и дочь, которые ютились в товарном вагоне с другими беженками и не сообразили вовремя выйти наружу. Когда всё же разыскал Ольгу и Бетти, и они добежали до порта, к трапу последнего парохода было уже не пробиться…

Конец.

Семья Тильгаузенов располагала офицерской сумкой Эмиля, набитой топографическими картами и личными документами; дамской сумочкой Ольги, почти не содержащей ничего ценного; измученной бедствиями собачкой в корзинке и куклой Бетти. С таким «богатством» нечего было и пытаться прятаться в незнакомом городе или искать что-нибудь поесть. Был, конечно, ещё заряженный револьвер и десятка два патронов в кармане.

Завтра в город войдут красные. Начнётся: «солдаты по домам, офицеры по гробам…». Ладно, если просто убьют, так ведь замучить могут зверски.

Никакой судьбы у Тильгаузенов уже не будет – ни хромой, ни горбатой. Ждать, что семье улыбнётся удача, хотя бы из жалости, бессмысленно – сбежала эта вертихвостка с полуострова от ужасов войны…

Множество раз все видели, слышали, но каждый раз удивительно: полноводная река жизни человека вдруг, в минуты, исчезает куда-то, а дальше – только тоненький ручеёк. Вот-вот иссякнет.

Всего два часа назад у Эмиля были надежды, планы на жизнь и неуёмная энергия их осуществить. Оказалось, что всё это – чушь. Впереди только сутки существования в ужасе безысходности, беспомощности.

И что след на земле?.. Разве в портовом кабаке друзья припомнят:

– Как там наш Тильгаузен? Слышно что?

– Нет больше Эмиля, господа… Не успел на корабль… Помянем…

Он решился. Он избавит своих любимых от бессмысленных страданий. Только надо сделать это сразу, на гребне ужаса, потом духа не хватит.

Эмиль выбрал на набережной место с хорошим видом на море. Там было чисто. Это последнее, что напоследок он может сделать получше…

Одной рукой Эмиль обнял Ольгу и Бетти, другой достал револьвер, взвёл курок.

Ольга чувствовала, знала, что сейчас всё кончится. Распахнутые глаза наполнились слезами, но смотрела не мигая, чтобы запомнить навсегда… Они что-то тихо сказали друг другу последней лаской прощания.

Дочь с удивлением оглядывала родителей: отчего они так взволнованны? Разве может случиться что-нибудь плохое, если папа и мама наконец вместе?

Тильгаузен уже поднимал револьвер, когда запястье будто железными щипцами сдавили…

Руку Эмиля отпустили, оружия в ней не было. Ослепление вспышкой боли прошло. Перед Тильгаузенами стоял Норринг.

– Всё хорошо будет, – властно, будто скомандовав, произнёс он. – Последний корабль придёт позже. Идите за мной…

Юлиан Людвигович вернул Эмилю револьвер, повернулся и зашагал к лагерю…

При эвакуации из Новороссийска Норринг уже насмотрелся таких капитанов, которые предпочитали убить свои семьи и себя, нежели сдаться большевикам. Город был наводнён слухами о жутких издевательствах красных, оттого и стрелялись, топились, вешались. Не имевшие оружия или мужества умоляли случайных прохожих их умертвить.

Эмиль потрясённо молчал всю дорогу, не сказав ни слова неожиданному спасителю.

После того как его представили командиру, Тильгаузен кратко доложил свой послужной список и был определён в штаб отряда. Дали распоряжение накормить семью, разместить в палатке, обеспечить необходимым для ночлега. Тильгаузенов, ошеломлённых скоротечными переменами в жизни, пригласили к походной кухне. Бетти бросала торжествующие взгляды на родителей: она-то знала, что всё будет хорошо, а они переживали, глупые…


* * *

Норринг зашёл в штабную палатку и приступил к докладу.

Красные, по его мнению, ожидали серьёзного сопротивления, засад и поэтому береглись, не торопились с преследованием. Возможно, они не верили, что Врангелю удастся быстро провести столь небывалую по масштабам эвакуацию.

Большевики просачивались в город небольшими группами и сначала никак себя не проявляли. Когда закончилась эвакуация, осмелели и избрали революционный комитет.

Страсть как любят эти игры.

Тут казаки Донского корпуса в Феодосию входят – задержали их арьергардные бои с зелёными. Город их революционным комитетом встречает…

Конфуз.

Осерчали казаки, порубили десятка полтора любителей коллективной болтовни и ушли на Керчь.

После того как определилась судьба первого революционного комитета, со вторым большевики не спешат.

Склады казённого имущества пусты. Мелочёвку, что армия не вывезла, подмели мародёры. Единственное исключение – феодосийский склад Красного Креста. В его скрытых запасниках удалось найти медикаментов на целую подводу…

«Корабль, корабль!» – раздались возгласы в лагере. Участники совещания вопросительно посмотрели на Тарусова.

– Господа офицеры! – сказал командир. – Перерыв совещания 30 минут…

Все вышли из палатки.

Борис, крепко сжимая бинокль, уже минут пять рассматривал идущий в бухту корабль. Большой, трёхтрубный, трёхмачтовый… Красавец! Неужели за нами?!.

Бориса тронули за плечо. Он обернулся. Перед ним стоял Норринг.

– Дай-ка твои цейсовские гляделки, – сказал он.

Через некоторое время контрразведчику удалось прочитать название судна – «Дельфин».

– Почему «Дельфин»? – стал тупить Борис от волнения.

Норринг удивлённо на мгновение задумался.

– Не знаю, – пожав плечами, сказал он. – Может, потому что у дельфинов, как у людей, кровь горячая? И дышим мы одинаково – воздухом. Но не о том! Виден один из флагов – условный знак. Этот корабль за нами.

Никто ещё не объявил, что корабль идёт за отрядом, не было никаких команд, но люди сами стали энергично разбирать лагерь и готовиться в дорогу.

Через полчаса разведать обстановку на пути в порт ушла казачья полурота.

Ещё через полчаса отряд покинул лагерь. Уходили, не оборачиваясь на дымящиеся костры, несколько оставленных ветхих палаток, собранные из чего попало навесы от дождя…

Спустились в город, вышли к порту.

Навстречу колонне вдоль набережной двигался отряд полковника Котова, ожидавший корабль на восточной окраине города. Как выяснилось позже, разведчики этого отряда видели, что у подножия горы расположились люди основательные, со своей артиллерией. Котовцы в силу воспитания не стали беспокоить ни любопытством, ни визитом.

Шли они толпой. Офицеры, женщины и дети, солдаты и старики – все вперемешку. Битюги тянули два полевых орудия, которые облепила малышня. Многие гражданские, среди которых было несколько женщин, шагали с винтовками. В то же время десятка три солдат без оружия помогали лошадям тянуть телеги, заполненные до последней возможности домашним скарбом, включая мебель.

Отряды объединились, расположившись недалеко от причала. Образовалась внушительная толпа встречающих пароход. Стволы орудий и пулемётов на всякий случай нацелили на пересохшие русла близлежащих улиц.

Феодосия только выглядела безлюдной: из щелей приоткрытых дверей, краем глаза у разбитых окон, через дыры крыш за происходящим в порту следили многие сотни глаз. Когда корабль подошёл к причалу, на улицах, будто из воздуха, стали появляться люди. Они двигались только в одном направлении – к порту.

Увидев толпу беженцев, Тарусов выставил оцепление и распорядился до погрузки отрядов никого близко к причалу не подпускать.

Корабль швартовался у пирса. Пришёл он, как пояснил человек разбирающийся, под испанским флагом. Борт украшала надпись «DELFIN».

На носу гражданского судна неожиданно обнаружились два орудия серьёзного калибра, расчёт которых был скрыт броневыми щитами. Присмотревшись, Борис обнаружил пулемёты на надстройках корабля. Похоже, экипаж был готов к различным неожиданностям в порту.

С капитанского мостика властным голосом скомандовали:

– Слушайте внимательно! Грузимся сразу. Не спешим, но быстро. Первыми – семейные дивизионы. После них – орудийные и пулемётные расчёты со своим хозяйством. Далее в порядке живой очереди. Последними приму на борт интендантов с имуществом. Ну и кто там ещё из беженцев, потом посмотрим…Главное – строго следовать всем указаниям представителей команды корабля. Любые самостоятельные передвижения по палубам или трюмам до дополнительных распоряжений категорически запрещены!..

На пристань опустили трапы, пришли в движение кран-балки.

С корабля стали спускаться офицеры и матросы команды. За ними следовало несколько офицеров в пехотной форме и… Сцепура!

Заметил размахивающего руками Бориса, подошёл.

Друзья обнялись.

– Что долго так до Феодосии добирались? Семён махнул рукой:

– Власти любой масти вечно чем-то обижены. То стыда нет, то совести. Ещё чаще с мозгами беда… Тоннажа кораблей для эвакуации не хватало. Все суда насильно задерживали. Без разницы коммерсант ты или иностранец. Самозванцы со всевозможными мандатами на абордаж брали. Устали морды бить…

– Рассказывай, рассказывай… Я по любым новостям не то, чтобы соскучился – исстрадался…

– Оказалось, Боренька, увлекательная это игра – мандаты сочинять. Рисуешь какую-нибудь глухую дурь: обер-нептун Чёрного моря, например. Или повелитель бурь, покровитель самотопов – не важно. Главное, чтобы должность была заоблачной, а масштаб деятельности – вселенским. Побольше гербов, печатей… Бумага должна быть ядрёной, чтобы любой православный взглянул – и в ступор. Взмахнул «документом» – никто ни черта не понимает, но все слушаются. А ты уже разорался на всё море, новых полномочий себе требуешь и эсминцев для форсу…

– Эсминцы где?

– Не успели… К вам торопились.

– Отчего флаг испанский?

– Под русским флагом морское ведомство могло бы без нашего согласия привлечь «Дельфин» в состав эскадры. Конечно, нам бы обещали выплатить компенсацию. Только «потом» и «может быть». Но мы предпочли корабль. Он большой, железный, спасти может…

– Откуда пароход?

– Англицкой постройки.

– Почему же не нашей, российской?

– Шутишь? Обращались с заказом на Балтийский завод – цена оказалась почти вдвое выше!..

Погрузились «семейные дивизионы», орудийные и пулемётные расчёты, пароход совсем уже хищно ощетинился стволами различных калибров…

Погрузка отрядов прошла без заминок. Разве что боцман категорически отказался принять на борт подержанную мебель:

– Не позволю делать из красавца-корабля плавучую помойку!..

Настало время принять беженцев, нетерпеливо ожидающих своей очереди перед оцеплением.

У причала мешками с песком и пустыми бочками обозначили нечто вроде двух постов для проверки документов.

– Извини, – сказал Сцепура, – доверили встречать гостей… Пойдём. Посидишь рядом, чтобы я тебя потом по всему кораблю не искал.

Борис взглянул на причал и радостно улыбнулся: среди прочих там был Павел Лунин – друзья снова вместе!


* * *

Павел Алексеевич Лунин, прапорщик…

Первый раз Борис увидел его весной 1916 года. Служили в одном полку, готовились к атаке. Вдруг на бруствере становится в полный рост прапорщик, палит по немцам из пулемёта Льюиса и заразительно-азартно матерится. Павлик замечательно клал очередь за очередью. Немцы из уважения к точности стрельбы лишний раз не высовывались из окопа, русские роты уже поднимались в атаку…

Личность Лунина была многогранной, вечно ускользающей из ловушек точных определений. У него была репутация человека шального, загульного и одновременно надёжного в трудностях, лишениях, весёлого в бою. Одни находили его наблюдательным, начитанным собеседником, другие – недалёким хитрованом, незатейливым в суждениях, вплоть до придурковатости. Павел мог легко и грубо нахамить или повести себя изящно остроумно. Борис знал за ним несколько поистине рыцарских поступков, однако Лунин тщательно скрывал их от людей, будто опасался, что заподозрят в благородстве.

На войну он уходил молодым красавцем. В 1915 году попал под немецкую атаку отравляющими газами. Запас здоровья и удачливости позволили выжить – только чёрные волосы стали пепельно-серыми и цвет лица навсегда утратил румянец, став несколько жёлтым. Тем не менее отталкивающего впечатления внешность Павла не производила, черты лица были правильными, породистыми. Внешний вид его скорее приковывал внимание, интриговал, надолго запоминался.

Сцепура был неразлучен с Луниным, считая его невероятно везучим.

– Сам посуди, – рассказывал он Борису, – бывали времена, когда средняя продолжительность жизни прапорщика после производства составляла две недели… Чистая математика… С моим желтолицым братом мы который год по окопам прыгаем – хоть бы хны. А ведь он честный солдат. Это сколько же ангелов-хранителей надо иметь? Отряд?

– Хоть бы и так… – ворчал на эти слова Павел. – Давайте лучше выпьем. Стакан водки всегда предпочтительнее бесполезных разговоров.

Был один барьер для Лунина, который он предпочитал не брать, а обходить стороной, – женщины. Непростой на то имелся жизненный опыт.

Совсем юным Павел потерял голову от княжны Никольской, прожжённой сердцеедки, засидевшейся в девках. Распоряжаясь приличным наследством, он делал княжне совершенно феерические подарки. Поведение Лунина быстро стало настолько безумным и вызывающим, что над ним назначили опеку в соответствии с законами Российской империи о расточительстве.

Как-то Лунин и Никольская поехали на заячью охоту. Конь споткнулся, Павел неловко перехватил ружьё, оно выстрелило. Пуля уложила княжну наповал. Суд, рассмотрев дело, признал Лунина виновным в неосторожности и приговорил к трёхмесячному церковному покаянию.

Злые языки утверждали, что всё подстроил неутомимый ангел-хранитель Павлика. Характер Никольской на самом деле был невыносимо прескверный. Осуществи княжна свои матримониальные планы – каяться Лунину пришлось бы гораздо дольше, чем три месяца. Возможно, годы напролёт.





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=51004966) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.



Если текст книги отсутствует, перейдите по ссылке

Возможные причины отсутствия книги:
1. Книга снята с продаж по просьбе правообладателя
2. Книга ещё не поступила в продажу и пока недоступна для чтения